Они видели отдельные кости бизонов вдоль фургонной колеи, но никогда – скелет целиком. С тех давних времен, когда сюда пришли первые землепроходцы, здесь мелькали дубинки и ножи, процветали скука и нужда, бралось то, что легко найти, а потом использовать как топливо для костра, или шест для палатки, или болванку, чтобы стругать от нечего делать. Этот скелет нетронутый. Сверкают глазницы – игра света и тени. Сэм могла бы пройти через грудную клетку, не пригибаясь.

Люси воображает эти кости облаченными в шкуру и плоть, животное на своих ногах. Ба заявлял, что когда-то этих гигантов было не счесть на холмах, в горах и в долинах за ними. Ростом в три человека и в то же время такие боязливые, что представить невозможно. «Настоящая бизонья река», – говорил ба. Люси позволяет этому древнему образу заполнить ее сознание.

Они привыкают к костям, но почти не видят живых существ, кроме мух, сопровождающих сундук. Один раз они видят вдалеке кого-то похожего на индейскую женщину, которая машет им. Сэм замирает выжидая, тело ее пробирает дрожь, женщина поднимает руку, к ней подбегают два ребенка. Небольшое племя уходит в полном составе. Русло остается сухим. Люси и Сэм время от времени прихлебывают из бутылок, присаживаются отдохнуть с подветренной теневой стороны каждого холма. Всегда есть следующий холм, а за ним еще один. Всегда солнце. Украденная ими провизия на исходе. Потом они едят на завтрак и обед лошадиный овес. Они слизывают влагу с гладких камушков, жуют сухие стебли, размягчая их.

Но самое главное, Люси подавляет жажду получить ответы на свои вопросы.

План Сэм исходит из одного: ба любил простор. Дикие места. Но насколько дикие? И насколько удаленные? Люси не отваживается спросить. Револьвер тяжело висит на бедре Сэм, отчего она чуть прихрамывает, становясь немного похожей в этом на отца. Со дня смерти ма Сэм отказалась от длинных волос, отказалась от платьев, от головного убора. Солнце так иссушило ее, что она стала как трут, готовый загореться от любой искры. Здесь нечем погасить огонь Сэм.

Только ба и умел влиять на нее. «Где моя девочка?» – говорил ба, оглядывая хибарку в конце дня. Сэм сидела тихо, спрятавшись, а ба искал, они играли в игру, которая принадлежала только им. Наконец ба ревел: «Где мой мальчик?» Сэм выпрыгивала. «Вот он я». Ба принимался щекотать Сэм, пока у той слезы не начинали течь из глаз. Кроме таких случаев, Сэм никогда не плакала.

На пятый день в сухом русле появляется слабый ручеек. Вода. Серебро. Люси оглядывается: ничего, кроме гнета холмов. Безусловно, место достаточно дикое, чтобы похоронить ба.

– Здесь? – спрашивает Люси.

– Не годится, – говорит Сэм.

– Здесь? – снова спрашивает Люси через несколько миль пути.

– Здесь?

– Здесь?

– Здесь?

Трава шуршит ей в ответ. Холмы перекатываются один в другой. На востоке горы подернуты голубой дымкой. «H», – думает она на ходу. «O». «M». «E». Голова у нее раскалывается от жары и голода, и нет урока яснее. Они целую неделю бредут, как духи, о которых предупреждала ма, а потом падает палец.

Он появляется в траве, похожий на коричневую саранчу-переростка. Сэм отошла в сторону пописать – она пользуется любым предлогом, чтобы отойти подальше от мух и вони. Люси наклоняется, чтобы получше разглядеть насекомое. Оно не двигается.

Сухой крючок, согнутый в двух местах. Средний палец ба.

Люси принимается громко звать Сэм. Мысль, резкая, как удар по лицу, осеняет ее: если палец потерялся, то рука никак не может отвешивать пощечины. Она делает вдох и распахивает крышку сундука.

Нелли нервно переступает ногами, когда изнутри обвинительно вываливается рука ба. Люси чувствует рвотный позыв, подавляет его. У руки отсутствует не один, а два пальца, две обнаженные кости смотрят на мир, словно слепые глаза.

Люси отходит дальше и дальше, ищет в траве, наконец Нелли и сундук пропадают из виду. И тогда она поднимает взгляд.

Ба научил ее этому трюку, когда Люси было три или четыре года. Она заигралась и потеряла фургон из вида. Огромная крышка неба придавила ее. Бесконечное волнение травы. Она не походила на Сэм, которая от рождения была отважной, все время гуляла сама по себе. Она заплакала. Найдя Люси несколько часов спустя, ба встряхнул ее. Потом сказал, чтобы она посмотрела вверх.

Если простоять некоторое время под открытым небом в этих краях, то случится нечто странное. Поначалу облака бродят бесцельно. Потом они начинают поворачиваться, образуют воронку, которая надвигается на тебя, стоящую в ее центре. Простоишь так достаточно долго и поймешь, что это не холмы сжимаются, это ты растешь. Ты словно можешь сделать шаг и дотянуться до голубых гор вдали, если тебе хочется. Ты словно становишься гигантом, хозяином земель вокруг.

«Если потеряешься еще раз, вспомни, что ты принадлежишь этой земле, как и любой другой, – сказал ба. – И не боись этого. Тин во[11]?»

Люси решает прекратить поиски. Палец мог выпасть за несколько миль до этого места, и теперь он неотличим от костей зайца, тигра или шакала. Эта мысль придает ей смелости. Она возвращается к сундуку, берет руку ба.

При жизни рука ба была огромной и несдержанной, и для Люси прикоснуться к ней было все равно что прикоснуться к гремучей змее. В смерти его рука сморщенная, влажная. Его рука почти не противится. Люси заталкивает ее, липкую, мягкую, внутрь. Несколько хлопков, словно горят сухие прутья. Когда Люси отходит от сундука, руки ба с отсутствующими пальцами не видно.

Она моется в ручье, думая о пальце, который еще лежит у нее в кармане. Теперь ей опять кажется, что он похож на насекомое. Коготь. Прутик. Чтобы проверить, она роняет его на землю. Собачью какашку.

Трава колышется, сообщая о возвращении Сэм, и Люси ставит на палец босую ногу.

Сэм, мурлыча себе под нос, пересекает ручей, одной рукой затягивая шнурок на штанах. Небольшая часть серого камня выглядывает из-за пояса. Остальной камень – удлиненной формы – скрыт под тканью.

Сэм останавливается.

– Я просто… – говорит Люси. – Я просто пить захотела. Нелли там, на месте. Я просто…

Люси смотрит на штаны Сэм, Сэм смотрит на выставленную ногу Люси. Их секреты так плохо скрыты. В течение нескольких мгновений кажется, что одна из них задаст вопрос, за которым может толпиться десяток ответов.

Наконец Сэм спешит дальше. Раздается громкий хруст: Сэм выдергивает траву, расчищая пространство для костра. Люси разворачивается, чтобы помочь ей, втаптывает в почву палец. Сухой земле, такой, как эта, требуется удобрение. Она давит еще сильнее, набрасывает землю сверху. Сильно ударяет по холмику пяткой. Ма предупреждала ее, что такие вещи могут привести к появлению призраков, но, с другой стороны, что может один палец? У пальца нет ни ладони, ни предплечья, чтобы ударить, нет плеча, чтобы размахнуться, нет тела, чтобы придать силу удару. «Вот это правильно», – сказал ба, когда Люси смотрела из другого угла комнаты, как ба обучает Сэм замахиваться.

Той ночью Люси перемешивает овес одной рукой – ту руку, которой она прикасалась к ба, она прижимает к своему боку. Ощущение липкости не отпускает ее. И словно одна услышанная вполуха мелодия вызывает воспоминание о другой: перед ее мысленным взором возникают пальцы ма. Как они стискивали ее руку в ночь, когда ма умерла.

Сэм говорит.

Ночь, только ночь извлекает слова из Сэм. Когда удлиняющиеся тени окрасили траву сперва в синеватый, а потом в черный цвет, Сэм рассказывает истории. На этот раз про замеченного на горизонте человека на спине бизона. В первую ночь, когда Сэм сказала про погоню, Люси не сомкнула глаз. Но никакие тигры не прыгали на нее, никакие шакалы на поводках, никакие вооруженные люди шерифа. Эти истории только для того, чтобы успокоить Сэм, как другого ребенка успокаивает любимое одеяло. По большей части Люси с благодарностью слушает голос Сэм, хотя тот и обретает хвастливые нотки ба. Сегодня это сравнение не утешает.