– Но сюда никто не идет. – Она берет палочку потоньше и рисует новую линию, которая отходит от фургонной тропы. – И сюда тоже. – Линия тянется прямо через горный перевал. – И сюда. – Теперь линия резко уходит в сторону, словно ее оттолкнули. – И сюда.

Когда Сэм заканчивает, на карте остается извивающаяся змея тропы, которая петляет, описывает круги, прорезает горы, направляется на юг, спускается на север, склоняется к дальнему западному побережью.

Люси прищуривается. Новая линия Сэм, кажется, заканчивается там же, где начинается, – столько петель делает она на своем пути.

– Никто не пойдет такой дорогой. Это лишено всякого смысла.

– Вот именно. Никто не пойдет. Тут повсюду совершенно дикие места. – Сэм изучающе смотрит на Люси. – Ба говорил, здесь можно встретить бизонов.

– Это все сказки, Сэм. Бизоны вымерли.

– Ты читала об этом. Ты этого не знаешь.

– Никто не встречал бизонов в этих краях много лет.

– Ты сама сказала, мы можем еще поискать.

– Но не вечность же.

Линия Сэм подразумевает путешествие по самым гористым, нетронутым местам, путешествие, на которое уйдет не один месяц. А может быть, не один год.

– Ты обещала.

Сэм отворачивается. Красная ткань на ее спине выцвела, натянулась сильнее, чем когда они отправлялись в путь. Голый живот виден из-под полы рубашки – Сэм выросла. Необъяснимым образом в углу земляной карты образуется темное пятно, хотя палочка Сэм не двигается. Пятно расползается, плечи Сэм сотрясаются. Темное пятно пропитано влагой. Сэм… неужели Сэм плачет?

– Обещала, – повторяет Сэм, на этот раз тише.

Слова, которые она произносит до и после, не слышны. Слышно только хлюпанье. А потом Люси слышит: «Он обещал, что не умрет».

Люси уже три года знала, что ба умирает. Только день, в который это случится, не был ей известен. Хотя ему и двадцати не стукнуло, когда он встретил ма, ее смерть состарила его. Он отказывался от еды и пил виски как воду. Его губы вросли в дубленое лицо, зубы расшатались, пошли пятнами, а глаза покраснели, потом пожелтели, потом эти цвета смешались в них, как в жирной говядине. Люси не очень удивилась, когда нашла его тело. Она к тому времени уже давно не горевала из-за того, что ба не выполнил своих обещаний.

Но Сэм видела это в ином свете. Ту малость нежности, что еще оставалась в нем, ба отдавал Сэм.

Люси знает: ничего они не найдут. Ни одного бизона. Истина об этих диких местах записана в книгах. Но Сэм верит всего двум источникам: ба и своим собственным глазам. Одного из этих источников больше нет. Другой очень скоро увидит пустые горы. Может быть, на это уйдет еще несколько недель, но Люси надеется, что еще немного – и Сэм согласится опустить ба в землю.

Со спины скачущей Нелли кажется, что холмы накатывают один на другой, как волны. Океан, о котором говорила ма, воплотившийся в желтой траве. Далекие горы приближаются, и в один прекрасный день Люси видит: да они же вовсе не голубые. Зеленые кустарники и серые скалы, фиолетовые тени в глубинах хребтов.

Земля тоже обретает цвет. Ручьи расширяются. Рогоз, клайтония, пучки дикого чеснока и моркови. На холмах растительность не такая густая, как в долинах. Время от времени в тени рощ трава загорается сочной зеленью.

Не подобное ли дикое место искал ба? Ощущение, что они могут исчезнуть в этой земле, удовлетворить стремление своих тел к чему-то вроде невидимости и прощения? Пустота внутри Люси сжимается по мере того, как сжимается она сама, становится такой ничтожной в сравнении с горами, с золотистым цветом, проникающим сквозь кроны зеленящих его несгибаемых дубов. Даже Сэм смягчается на ветру, у которого вкус не только жизни, но и смерти.

Как-то утром Люси просыпается под птичий щебет, и это не сон о прошлом, которое не отпускает ее. Это новое видение будущего, прилипчивое, как роса.

Были среди шахтерских жен такие, которые смотрели на восток и вздыхали: «Цивилизация». Эти жены происходили из тех плодородных долин, что по другую сторону гор, их выманили на запад письма от мужей-шахтеров. В письмах ничего не говорилось об угольной пыли. Жены приезжали в цветастых платьях, которые вскоре, как и их надежды, выцветали на жарком солнце.

«Нежные, – сетовал ба. – Кань кань[13], они быстро поумирают». Он был прав. У них начинался кашель, и они сморщивались как цветки, брошенные в огонь. Вдовцы брали себе в жены крепких женщин, которые следили за делами и никогда не смотрели на восток.

Но Люси нравилось слушать и про соседнюю территорию, и ту, что за ней, и даже еще дальше на восток. Про эти равнины, где вода в изобилии, а зелень тянется во всех направлениях. В городах там тень деревьев и мощеные дороги, дома из дерева и стекла. Где вместо засушливого и влажного сезонов – сезоны с именами, похожими на песню: «осень», «зима», «весна», «лето». В магазинах там одежда всяких цветов, конфеты всех видов. Корень слова «цивилизация» – «цивил», и он означает «воспитанный, культурный», и Люси воображает детишек, которые хорошо одеты, а говорят еще лучше, она воображает владельцев магазинов, которые улыбаются тебе, придерживают дверь, чтобы не хлопала, где всё – носовые платки, полы, слова – чистое. Новое место, где две девушки могут быть совершенно незаметными.

В самых сладких снах Люси, от которых она не хочет пробуждаться, она не бросает вызовов ни драконам, ни тиграм. Не находит золота. Она видит чудеса издалека, ее лицо незаметно в толпе. Когда она идет по длинной улице, ведущей к ее дому, никто не обращает на нее ни малейшего внимания.

Неделю спустя они почти добрались до подножий гор, край неба к тому времени сгустился. Волчья луна, самая редкая. И после того, как заходит солнце и загораются звезды, света достаточно, потому что всходит луна. Серебряный свет не дает закрыться их глазам. Стебли травы, щетина кобыльей гривы, складки их одежды – все освещено.

Там, где кончается трава, свечение еще более яркое.

Они как две сомнамбулы поднимаются со своих одеял и идут. Задевают друг друга руками. Неужели Сэм потянулась к ней? Или они шагают теперь в ногу, потому что Сэм стала выше ростом?

Свет исходит из тигриного черепа.

Череп прекрасно сохранился. Скалится, как и при жизни. Этот череп попал сюда не случайно. Зверь умер в другом месте. Других костей рядом нет. Пустые глазницы обращены одна на восток, другая на север. Проследив направление взгляда черепа, Люси видит самый конец гор, где фургонная тропа сворачивает в равнины.

– Это… – говорит Люси, чувствуя, как участилось сердцебиение.

– Знак, – говорит Сэм.

По большей части Люси не понимает выражения темных глаз Сэм. Той ночью лунный свет насквозь пронзил Сэм, сделал ее мысли ясными, как лезвия травы. Они стоят вместе, словно на пороге, вспоминая тигра, которого ма рисовала у дверей каждого их нового жилища. Тигр ма был не похож ни на одного другого тигра, каких видела Люси. Ряд из восьми линий, которые обретали очертания зверя, только если прищуриться. Шифр. Ма рисовала своего тигра для защиты от того, что может прийти к их дверям. И пела при этом Лао ху, лао ху[14].

Ма рисовала своего тигра в каждом новом доме.

Песня дрожит в голове Люси, когда она прикасается к цельным зубам черепа. Угроза, а может быть, ухмылка. Каким словом кончалась эта песня? Обращением к тигру: Лай.

– Что делает дом домом? – говорит Люси.

Сэм смотрит на горы и рычит.

Ветер скатывается по склонам, в воздухе новый запах. В ярком свете луны Сэм готовит место для похорон.

Она обкладывает тигра камнями по кругу. «Дом», – нарекает это место Сэм. С одной стороны круга находятся их кастрюля, сковородка, половник, нож и ложки. «Кухня», – нарекает это место Сэм. С другой стороны – их одеяла. «Спальня», – нарекает это место Сэм. По кромке втыкаются ветки. «Стены», – нарекает их Сэм. На ветках – плетеные коврики из травы. «Крыша», – нарекает их Сэм.