Антон, промороженный затянувшейся зимой, и сам выглядел уже откровенно больным. Увы, подхваченный им вирус вряд ли поддавался лечению. Он встретил Елену изломанной улыбкой и горячечным блеском в глазах, а еще — молчанием, в котором прятал гораздо больше, чем когда-либо мог сказать. Плотный бумажный пакет матового черного цвета холодил отогревшиеся ладони. В этот раз, в отличие от предыдущих, Горячев не спешил отдавать Богдановой свой подарок. Сегодня вообще все должно было случиться по-другому.
— Ты сегодня такой загадочный, Антон, — улыбалась Елена, впуская Горячева в секретный коридор, что вел к не менее загадочной комнате. — И я уже знаю этот хитрый взгляд. Надеюсь, ты ничего не удумал противозаконного?
— Посмотрим, — сдержанно и важно ответил Горячев, решив подыграть Елене. Ничего противозаконного он, впрочем, действительно не готовил. Однако в душе поднималась буря, такая опасная, что с ней не сравнился бы ни самый лютый питерский ветер, ни езда с превышением скорости, ни выход на непрочный весенний лед.
Богданова только покивала, не проигрывая Антону в суровости выражения лица, и завязала глаза. Она спросила про пакет, но Горячев столь трепетно прижал его к себе, что Елена даже не стала предлагать отнести подарок куда-нибудь или оставить до возвращения Антона. Дальше как обычно — дверь открылась, дверь закрылась; пару мгновений в объятьях тишины — и вдруг движение спугнуло ее. Лица Горячева коснулись руки хозяйки, нежно обняли щеки в приветствии — их личный язык жестов, ласковая система знаков. Антон разомлел, как бывало уже часто, потыкался в ладони… Его толкало вперед желание настоящего объятия, поцелуя, но Горячев и сам знал, что не может получить больше, и не смел требовать, ссориться — даже сегодня, когда это стремление буквально выворачивало наизнанку.
— Мы снова давно не оставались наедине, да? — улыбнулся Антон, когда хозяйка прервала его и взяла за запястья. Он сделал шаг навстречу, но рук так и не опустил, продолжая удерживать возле груди уже согревшийся черный пакет. — А я принес тебе кое-что…
Хозяйка замерла. Пальцы тронули запястья Горячева в немом вопросе, едва коснулись пакета, что тут же в ответ перешел к ней. Но заслышав шорох, Антон снова вслепую двинулся навстречу хозяйке, пока та не остановила его ладонью.
— Посмотришь потом, — миролюбиво заулыбался он, глубоко и беспокойно дыша. — Ну, разве что одним глазком… Но я не проносил ничего запрещенного. Только подарки. И себя. Я интереснее, правда?
Хозяйка затихла, раздумывая. Пакет был оставлен ею где-то, а где именно — Горячев не знал. Знал он теперь только мягкий уговор рук, что в следующий момент жестко и бескомпромиссно обратился в путы. Антона скрутили, связали на массажном столе; расстегнулась рубашка, чуть ослабили объятия джинсы. Пальцы целовали прикосновениями тело, но хозяйка то и дело отвлекалась от Горячева. А в какой-то момент и вовсе исчезла. Издалека послышалось коварное шуршание упаковками, потом — нервное затишье. Изучала. Читала. Невидимка усмехнулась, а затем два коротких раза шикнул распылитель.
— Правда, ты только что показала, что я для тебя менее интересен?
Горячев пытался звучать возмущенным, но голос у него дрожал, ладони холодели, а под ребрами в гулком, удушающем стуке сердца осело волнение, подобное которому он едва ли мог вспомнить. Хозяйка только усмехнулась, а затем, оказавшись рядом с Антоном, вновь обняла ладонями щеки и шею. Аромат въелся в кожу и осел на запястьях. Она позволяла Горячеву попробовать, услышать и испить собственный подарок. В этих движениях так и звучал вопрос: «Вкусно?» Горячев вдыхал острый запах, пока не заслезились глаза. На хозяйке аромат, который он нашел в тот же день, когда покупал помаду, сидел именно так, как должен был. Теплее, чем на пробнике, ближе к телу и тяжелее, чем на Алене — богаче, благороднее. Сухие, пряные ноты табака и мускуса кружили голову, что-то строгое и растительное витало сверху. Запах балансировал на самой грани женственности и мужественности, показывал силу и власть. Антон трепетал, поверженный и потрясенный тем, какое мощное оружие вручил своей госпоже. Впрочем, и без него она уже знала, как приставить нож к сердцу.
— Тебе идет… — прошептал Горячев. — А тебе нравится?
Прозвучал щелчок. Нравится. А затем Антон услышал, как хозяйка принюхивается, и почувствовал, как ее пальцы подрагивают от волнения, как нежны стали на миг прикосновения, как гладят его заботливые руки по подрагивающему животу, готовясь съехать с приятной ноты в самое пекло страсти.
— Ну тогда вторую часть ты посмотришь потом, — выдохнул Антон. И пустил ее к себе.
Все было уже совсем правильно. Хозяйка легко балансировала между нежной лаской и искрящейся похотью, выдергивая из Горячева по ниточке то одно, то другое. Тот был молчалив до поры и целиком погружен в желанное единение — ни одного слова, ни одного призыва, только низкие громкие стоны и рваные вздохи… Умелые руки были везде и делали все, что им угодно — вновь Горячев погибал, чувствуя, как двигаются длинные пальцы внутри него; вновь выворачивался удовольствием наружу от того, как нажимают они на зудящую от сексуального напряжения точку внутри. За последние встречи Антон научился плавно двигать бедрами — так, чтобы синхронно опускаться на толкающуюся в него руку. В эти мгновения идеального парного танца он знал, что принимает глубже, и давление становилось сильнее — порой до боли, но исключительно приятной. Ее хотелось растягивать на долгие, долгие минуты — до тех пор, пока мышцы не становились непослушными, а тело не норовило вытолкнуть спрессованное возбуждение наружу. К счастью, хозяйка позволяла Антону не спешить. Сегодня у них было достаточно времени, и Горячев пользовался тем, что наконец прекрасно понимал каждую из сторон своего удовольствия, оттягивая оргазм. Так страстная игра превращалась в соревнование: он — сопротивлялся, она — искала, как столкнуть его в пропасть.
Конечно, хозяйка все же сделала это — утекло какое-то количество сжиженного, горючего времени и полыхнуло, а Антон забился, туго сжимая ее в себе. Он рычал и поскуливал, то оседая на пальцы, мягко выжимающие его в ритме оргазма, то жестко толкаясь во влажное кольцо ладони. И как всегда первая разрядка пробудила в мышцах лишь больший голод. Антон, одурманенный, потакал бессознательной жажде — и соблазнял свою любовницу как мог потягиваясь и бесстыдно раскрываясь перед ней, пока скользкие горячие ладони гладили живот и бедра, пробирались в паховые заломы и массировали нежную плоть возле анального отверстия.
Горячев, в какой-то миг ухмыльнувшись, зажал хозяйкину руку бедрами. Ноздри щекотал жаркий воздух, и Антон чувствовал себя бесконечно одуревшим. Он еще не отупел от вожделения, но мозг плавился от непозволительных фантазий, каждая из которых, приправленная еще не угасшими в теле импульсами, была одна другой приятнее.
— Хочу тебя, — медленно и четко проговорил Антон, смакуя каждый звук, сходящий с губ — и каждый ответный. — Хочу тебя трахнуть… А ты — хочешь? Хочешь, чтобы я трахнул тебя?
Хозяйка медлила с ответом, впиваясь в крепкий захват бедер короткими ногтями. Это было требование отпустить — ее недовольство слышалось по суровому сопению, напряженному дыханию немного раздраженного человека. Заветный одобрительный щелчок прозвучал не сразу, словно нехотя, с сомнением. Но Антон улыбнулся и блаженно выдохнул, и только после этого немного расслабил бедра. Совсем немного.
— Ты меня убиваешь… Я с ума схожу по тебе, а ты еще сердишься и что-то там раздумываешь… Недостаточно хорош для такой строптивой? Думаешь, я тебя не укатаю?
И был ему отрицательный ответ да тихая усмешка как лучшая аргументация. Хозяйка была уверена, что не укатает. И даже издевательски шлепнула по бедру. Тут уже была очередь Антона зло и даже обиженно поджать губы. Однако это никак не могло стать поводом для разрыва. В крови кипел азарт. Горячев помнил каждый их уговор — и никакие самые безумные условия не могли остановить набравший ходу поезд его страсти. Конец был ясен самому: либо напролом, либо в бездну… За секунду до того, как Горячев огласил свою мысль, снова сладко сжалось пробудившееся после оргазма нутро.
