Нервно проводив взглядом спешно сиганувшую в сторону проспекта машину, Горячев двинулся к арке во внутренний двор дома. Осторожные попытки разглядеть в сумерках возможную западню были бессмысленны. В звонкой акустике просторного «колодца» не отзывалось эхом ничего, кроме шороха асфальтовой крошки под собственными ботинками. Еще раз вдохнув и выдохнув, Антон остановился. Он достал мобильный и бросил Льву сообщение: «Я у парадной», — и только после того, сгруппировавшись и стиснув зубы, быстро зашагал вперед. Родная дверь была буквально в паре метров за поворотом.

«Раз… Два… Три…» — считал про себя Антон. Пальцы уверенно выбрали в кармане домофонный ключ. Ровно шаг — нога ступила внутрь границы двора: «Четыре». Горячев завернул за угол, но взглядом уткнулся не в пустое пространство подъездного козырька, а в чью-то широкую грудь. Этот образ он уже видел: тесно сидящий костюм, заплывшие глаза, кривой оскал сухих губ и лысина, на этот раз бликующая в теплом свете фонаря. Антон не успел опомниться, как мощный кулак уже стиснул ворот джинсовой куртки с футболкой и встряхнул.

— Ну снова здравствуй, малой! — разорвался смехом мужчина. Боковым зрением Антон заметил, как еще две тени беспокойно метались за спиной громилы. — Что, вот теперь и твоя очередь пришла, а?

Горячев не успел ничего осознать. Волей одного инстинкта и под действием адреналина он дернулся, рванул и с размаха ударил ногой в массивное колено, цепляясь за него носком, как крюком. Потерял бы амбал равновесие — доли секунды хватило бы спрыгнуть и сигануть назад… Получилось. Мужчина взвыл да покачнулся, ослабив хватку; Горячев вырвался, но там — на выходе со двора — его ждали еще трое с арматурой в руках. Удар пришелся ровно по голове. Антон рухнул на колени, но не успел подняться, как чей-то острый ботинок влетел в стальной от напряжения живот с ощутимым до болезненных искр ударом.

— Грузите ублюдка, — голос амбала был последним всплеском в угасающем сознании.

Лев истерично набирал Антону. Двадцать минут — уже слишком много даже при условии, что Горячев мог отвлечься. Тридцать — непозволительная роскошь для человека, который обещал позвонить сразу, как вернется. Богданов молился, чтобы Антон просто забыл телефон в прихожей, пока раздевался, выключил звук или заболтался с доброй соседкой по этажу, интересующейся его самочувствием. Молился, чтобы не оправдалось зудящее ощущение тревоги, разрастающееся в душе. Молился, чтобы вера в нормальную жизнь не обернулась смертельным ударом по ней же. Лев ругнулся, в последний раз сбросил вызов и открыл приложение на телефоне. Красная точка с бездушным названием «объект» по карте давно миновала Горячевский дом и направлялась куда-то в сторону пригорода. Сердце ухнуло вниз, в глазах Льва на мгновение потемнело.

— Лев, ты что? — испуганно вскрикнула Елена, когда брат настиг ее в ВИП-зоне и схватил за руку. Богданов не объяснял, просто тащил сестру силком к выходу.

— Антона забрали.

— Почему? С чего ты решил?

— Я ему подарил телефон с жучком, а теперь его несет мимо дома… куда-то на окраину, — Богданов задохнулся, нахлебавшись панических эмоций. Но объяснять не было необходимости, в женских глазах читалось полное понимание. В момент Богдановской слабости Елена вырвала свою руку, собрала под протест брата всех, кого могла, объяснила размах катастрофы и попросила помочь. Лев отрицал необходимость этого. Но, смирившись, просто уведомил, что ситуация жизненно опасная.

— Все может кончиться плохо, — выдохнул Богданов, открыл багажник «крузака» и снял его фальшивое днище, являя взору перепуганных ребят целый оружейный арсенал. Настя, единственная из всех не выказавшая ни капли удивления, цокнула языком, и Лев услышал тихое и надорванное: «Пиздец семейка».

— Да всем уже все ясно, — закатил глаза Рома. Влад удивленно созерцал, как Елена спрятала за пояс маленький, словно специально женский, пистолет и сняла перчатки.

— Я поеду на своей, — тихо сообщила Лена и почти успела юркнуть к своему белому автомобилю, как вновь была поймана за запястье. Лев сверлил сестру взглядом и тянул на себя:

— Нет, ты поедешь со мной.

Горячев очнулся. Первое, что он испытал — ноющую боль в животе от малейшего движения, от дыхания и пульсирующий звон в стенках черепа. Под ногами ощущалась сырость и холод бетонного пола, под подошвой хрустела цементная крошка. Даже не поднимая головы можно было увидеть носки чьих-то начищенных ботинок. Слышалась легкая поступь, подхватываемая эхом. Звук переворачиваемых страниц периодически разрезал тревожную атмосферу проржавевших до самого дна от Питерской влаги обстоятельств.

«Валентин…»

Несмотря на ломаную слабость в теле, Антон, обожженный насущным страхом и ненавистью, быстро дал о себе знать проверочным рывком рук. Однако те предсказуемо были связаны за спиной до полной неподвижности, как и ноги.

— Проснулся, — с нескрываемым восторгом отозвался Валентин. Он действительно сидел прямо напротив Горячева на ободранном стуле, который, казалось, уже лет сорок как выкрали из советской столовой. В окружении легко читался антураж заброшенного завода: дешевые витражные окна из квадратов толстого стекла, остатки техники, чистейший пол, который полностью лишили одежды-плитки особые умельцы. Все как в кино, но Антон, к своей беде, оказался внутри кадра.

— Мой хороший, я был уверен, что ты все проспишь. Уже хотел ругать нашего неаккуратного коллегу за столь радикальные действия. Антон, — Багратионов говорил так нежно, словно Горячев был его кровью, — ты же все понимаешь, да? Зачем ты здесь и что дальше будет?

Валентин тяжело задвигался, упираясь руками в трость, долго боролся с телом и, наконец, победил.

«Лев…» — вот и все, что промелькнуло в воспаленном мозгу. Антону тяжело было формулировать мысли, но в скорлупу сознания заколотилась истерическая идея, будто «проспать» означало, что Богданов тоже схвачен, тоже здесь. Губы сжались в одну линию до немоты — от боли и внутреннего сопротивления. Отвечать Багратионову Антон не стал — всю разреженную энергию автоматически направил в мышцы, возвращая им тонус и группируясь. Валентин вместе с нетвердыми ногами тащил за собой стул, чтобы устроиться ближе.

— Молчишь. Упрямство теперь тебе не поможет. Ладно, давай я расскажу тебе. В целом, ничто не причиняет больше боли, чем ощущение бессилия. Представляешь, что будет, когда Лев найдет тебя? Когда в судмедэкспертизе скажут, что все травмы нанесены тебе при жизни, а гематомы, — трость оторвалась от пола, и ее пыльная ножка уперлась Горячеву в челюсть, вынуждая поднять голову, — будут столь объемны, что разорвут кожу. Она лопнет, как переспелый апельсин. М-м-м-м-м! Вот это я понимаю, вот это будет поистине болезненно. А все, Антон, ты виноват. Ты и твое неуемное желание везде лезть. Как только ты появился на горизонте, я сразу понял, что все лопнет под тяжестью твоего эгоизма и почти детской дури. А вроде такой взрослый мальчик…

Трость оторвалась от Горячевского лица только для того, чтобы через секунду, которую оставил Валентин себе на размах, врезаться металлической рукояткой в скулу. Антон громко замычал от боли, почувствовав, как та прошила лицо насквозь. Пульсация теперь отдавала ровно в глаз и нос. Горячев зажмурился, затем проморгался; он задышал еще более нервно и шумно, сухо всхлипывая, но сдерживаясь изо всех сил. Заныли зубы, а место, где лопнула кожа, вскоре начало гореть. Удар, однако, как только от него удалось оправиться, отрезвил. Вспомнились вопросы, сложились в законченные фразы мысли.

— Что я тебе… — хрипло выдавил Антон и дернул головой. Прокашлялся, разрабатывая непослушную, сжавшуюся глотку. — Что мы тебе сделали? Чего ты хочешь?..

Видел Антон теперь тоже ясно, а потому, наученный побоями, почти непрерывно держал Валентина в поле зрения. Изредка Антон отводил взгляд в попытке найти остальных мучителей, осознать, насколько дурно его положение. Шанса, что Валентин блефует и угрожает впустую, Горячев не допускал. Но понял: Богданов — пока что — вне опасности. Значит, возможно, поиски уже начались.