Горячев криво улыбнулся. Это звучало разумно — но вместе с тем, сколько они пережили, он также видел, насколько глубоко Багратионов готов рыть землю. Было жутко — Антон и не представлял раньше, насколько мало нужно, чтобы пошатнуть кажущуюся железной уверенность. Но он согласился хотя бы с тем, что даже это не повод опускать руки. А еще вспомнил, что обещал себе не паниковать перед Богдановым.
— Думаю, сейчас так и впрямь будет правильнее… — Горячев выдохнул и постепенно выпутался из объятий Льва, окинул расфокусированным взглядом пространство. — Нужно собрать вещи. У меня завтра утром важная летучка на работе, но после нее — куда угодно. А сегодня поеду в «Бермуду». Не хочу оставлять тебя одного.
— Соберем, — Богданов ободряюще улыбался и трепал Антона по плечу, словно пытаясь тактильным контактом передать свои силы. — Поедем, отдохнем. Там нас никто не найдет, обещаю. А еще там есть у меня кое-что… Да и здесь есть.
С этими словами Лев достал из-за пояса пистолет. Его черное тело почти элегантно ложилось в светлую руку Богданова.
— Пистолет Лебедева, — пояснил Лев, разворачивая оружие и так, и этак перед лицом Горячева. — Не так давно был представлен, разрабатывался только для силовых структур. Выкупил как-то раз у братьев азиатов, которые проиграли мне в споре и контракт.
Антон понимал, что Лев просто пытается продемонстрировать ему все аргументы в пользу собственной силы, защищенности и предусмотрительности. Но на почве сильного волнения это произвело совсем не то впечатление. От увиденного окончательно закружилась голова. Горячев сперва шарахнулся, а после, когда понял, что сейчас пистолет безвреден, выругался и резким хватом опустил руку Богданова вниз.
— Не дай бог, блядь, Лев! — вспыхнул Антон и, хватаясь за волосы, отпрянул в сторону комнаты. Мысли прояснились — но сердце отбивало чечетку. А в спину прозвучало недоумевающее:
— Да что?
========== XXXVI ==========
4.06. Последняя ночь
Была в сложившемся некая жестокая ирония. Не так давно Антон высоко нес знамя и звал всех на баррикады, плюя на предостережения. Сегодня — сам спешил сбежать, боясь за жизнь свою и близкого человека. В иной ситуации над Горячевым можно было бы посмеяться, но его мрачно приветствовали в строю потерпевших. Антон наконец понял, чем Богдановы жили эти годы. И в отчаянии думал, что все равно понимал лишь малую часть.
Ближе к вечеру Горячеву удалось привести чувства в порядок. Видимое спокойствие Льва утешало, но его боевая — в буквальном смысле — готовность все еще доводила до содрогания. Антон не мог выкинуть из головы пистолет, как и вереницу порожденных им душераздирающих фантазий: «Лев умеет стрелять. Лев готов применять оружие. Люди Багратионова тоже. Столкновение может окончиться кровью. Уже кончалось. Дальше только летальный исход…»
Но даже теперь в душе Антона ни разу не зародилось мелочного и трусливого желания бросить все. Он сам с неясным мазохистским любопытством рыскал по уголкам сознания, выискивал эти гадкие, непростительные эмоции и надежды, — но не находил. Банальная логика подсказывала, что так было бы проще и по-прежнему безопаснее всего — для себя, — но Горячев игнорировал ее. Спасаться нужно было всем вместе. Беречь — родных. Даже слова мачехи, метко целящие в старые больные места, унизительные и крепкие, едва ли пошатнули уверенность в себе: Антон давно повзрослел и оброс панцирем, а за последние полгода еще сильнее возмужал внутренне. Богданов относился к нему с заботой и уважением, лишая причин думать о себе, как о «подстилке». Это была любовь. Ранимая, временами совсем небрутально нежная, слепая — впрочем, как и положено любви. Она наливала щеки румянцем, когда привлекала слишком много постороннего внимания, раздражала своей необузданностью, но не могла оскорбить или оскорбиться. Да и настоящая беда не давала останавливаться на личных обидах. Горячев старался быть как можно более собранным и напряженно думал, искал пробелы в своем видении общей картины. Отвлекался — методичным раскладыванием вещей по сумкам. Нашел время и силы, чтобы примерить запылившуюся в глубинах шкафа одежду, идеально подходящую образу «провинциального Антона». Для чего? Лев улыбался, глядя на Горячева, когда тот вел себя несерьезно в крайне серьезной ситуации. И в конце концов это заставляло улыбаться его самого.
Из дома снова выехали немного раньше, чем начиналась вечерняя смена. Внутренний дворик проводил теплой летней тишиной — почти безлюдной, если не считать пары старушек и мамочки с коляской, которые возвращались домой с вечерней прогулки. Солнце безо всякой тревоги, как ему и было положено, насыщало теплом стены домов и зелень, птицы пели весело, а городские коты неизменно грели округлые сытые бока на капотах машин. Ну а «Бермуда» — она и вовсе никогда не знала тревог.
Проводы Льва на работу положили начало общему сбору. Родной маленький ВИП-зал закрыл свои двери изнутри, как только на столе появились ужин и напитки. Богданов рассказал о том, что произошло в квартире Антона. Его взгляд тяжело упал на Елену, когда речь зашла о договоре, распечатанном кое-как и предоставленном в качестве нелепого доказательства. Непроницаемые лица Богдановых редко выражали тревогу или страх в минуты опасности, но их взгляды сцепились в неясной кровопролитной схватке. Влад сетовал, что это все его язык подводит Горячева вот уже в который раз, и несчастного белобрысого провидца пришлось успокаивать. Рома просто напряженно выдохнул, запил новости стопкой водки, знатно скривившись, и согласился с идеей уехать в недельный отпуск. Алена переживала, подбадривала да все трепала посуровевшего Леху за рукав, чтобы тот отпустил полезного в деле Богданова. Настя непривычно долго задумчиво молчала, подперев подбородок кулаком и уткнувшись в свой стакан бурбона, — слушала. Разговор шел просто: Лев убедил, что, пока идет судебный процесс, Багратионов ни его, ни кого-то еще больше не тронет. Отчим, по мнению Богданова, уже все получил, просто общая стрессовая обстановка зациклила мысли на плохом. Лев говорил так, как говорит хороший ведущий устаревших уже телевизионных шоу «Магазин на диване», продавая светлые мысли за грош. Наблюдать виртуозную игру ораторского искусства оказалось настолько увлекательно, что почти никто и не заметил, как Елена трясущимися руками копалась в сумке. По белой перчатке расплывалось тревожное багровое пятно. Антон, случайно задевший Богданову вниманием, вдруг наткнулся на каменный взгляд сидевшей рядом хакерши, а потому, не успев открыть рта, машинально отстранился и промолчал. Каждый как мог делал вид, что все в порядке.
— Тогда к исполнению плана приступить! — скомандовал Богданов. Его взгляд кольнул сестру, но тут же осел на лицах остальных. Елена засуетилась, поменяла перчатки. — Тогда я сегодня отработаю, наверное, да, начальник? — обратился Богданов к Лехе. Котков с одобрительной улыбкой кивнул.
После всех обсуждений на часах смартфона светилось уже пятнадцать минут первого. Руководителям «Бермуды» давно пора было целиком отдаться делу, а Антону — вернуться домой, подготовиться к понедельнику и отоспаться, насколько возможно. Сперва он попрощался со всеми. Друзья уговаривали пойти вместе, чтобы тоже не в одиночку, но Горячев отказался — пообещал, что исключительно из соображений безопасности возьмет такси, а с улицы до подъезда — всего ничего. Открестился, мол, и так слишком много переживаний. Антон надеялся, что хоть кто-нибудь сможет отдохнуть и отметить воскресенье как следует.
Задержался он только поговорить со Львом перед выходом из клуба.
— Я доберусь и сразу позвоню тебе. Или запишу голосовое. Я мигом.
Богданов встревоженно посмотрел на Антона и взял с него клятву: тот ответит на звонок в любом случае и, если что, побежит быстрее ветра. «Иначе я подниму на уши весь город», — сурово пригрозил Лев.
Призрачно белела ранняя июньская ночь. Над Васильевским опустился туман. Антон вылез из машины прямо напротив своего дома ровно через десять минут после того, как сел в нее. Расплачиваясь с водителем, недовольно ворчащим на купюры, — мол, что за молодежь пошла, раз на трезвую голову пару кварталов пешком пройти не может, — Горячев внимательно осмотрелся, не стоит ли неподалеку хоть кто-нибудь. Но вокруг не было видно или слышно ни души, кроме приглушенной домашней ругани, вылетающей из открытого окна на втором этаже. Город замер, как ему и полагалось перед началом новой недели.
