– И эту сумму вы запросили на днях? Почему не обратились ко мне?

Я начинал испытывать злость, какой не ощущал до этого ни разу. Эти идиоты просто взяли у меня деньги и им даже в голову не пришло, что ко мне стоит обратиться вновь для получения нового транша.

– Потому что вы просто закрыли счет и не упомянули, что станете оплачивать все остальное.

Девушка за стойкой пожала плечами. Не упомянул я, ага. Зато сейчас готов был и упомянуть, и помянуть.

– Если еще раз ваша клиника сделает подобное – будем разбираться, – процедил холодно.

– Но…

– Никаких «но», – отрезал я. – Любые возникающие вопросы по данным оплатам адресуйте мне. Иначе наши «милые» беседы перестанут таковыми быть.

Конечно, если и должен был злиться, то совсем не на эту пергидролевую блондинку. Но клиника взаправду оказалась честной и не стала на мне наживаться. Просто поставила Марину перед фактом – или она находит деньги и платит, или лекарств для ее матери не найдется. Марина предпочла заплатить. Продать свою двушку и выложить за лечение новую порцию бабла. Но только не обратиться к тому, кто мог помочь и так.

Выйдя на свежий воздух, я закурил. Делал это нечасто, но в такие моменты удержаться не мог.

– Камиль На…

Марина не договорила, когда я обернулся к ней. Смерил долгим взглядом и кивнул на машину.

– Садись, есть разговор, – произнес веско.

Она устало уточнила:

– Снова кормить станете?

Я подернул плечами и сказал:

– Если понадобится – стану. Садись.

На этот раз Марина устроилась в салоне без лишних слов и моей помощи. Когда я сел за руль, сложила перед собой руки на коленях и уставилась на них невидящим взглядом.

– Ты свою квартиру продала, – проговорил я тихо, впиваясь глазами в профиль сидящей рядом девушки.

Сначала на лице Марины отразилась оторопь, но она очень быстро сменилась совсем иным выражением. Поджатые губы, нахмуренные брови… и взгляд, который она обратила на меня.

– Продала. А вам-то что? – выдохнула Марина.

И вправду. Мне-то что? Я не имел к ней никакого отношения. Она могла творить со своим имуществом все, чего бы ни пожелала. Так какого черта я сейчас сидел рядом и готовился читать нотации этой девчонке?

– Мне – ничего, – сказал я размеренно. – Но ты продала свое будущее, понимаешь?

Марина смотрела на меня с непониманием. Все так же хмурила брови и молчала.

– На что ты рассчитываешь? Продашь свою недвижимость и что? Дальше – что?

Я буквально проорал эти слова. Сам не понимал, почему так реагирую. Но ведь делал это, черт бы все побрал!

– А вам какое дело? – повторила Марина то, что уже озвучила ранее. – Я вам благодарна, Камиль Назарович, но не пойму, какое вам до этого дело.

Она вновь называла меня по имени-отчеству, на этот раз намеренно, мог поспорить.

– Куда ты дальше, м? Без квартиры… без жилья? – спросил устало, и совсем не ждал того, что получу в ответ:

– Да на панель пойду, если будет нужно. Слышите? – она буквально прокричала эти слова мне в лицо. – Только бы она жила.

Марина открыла дверь машины и выбежала на улицу. Я – устремился за ней. В данный момент просто горел негодованием, потому, поймав ее за руку, процедил:

– Завтра ко мне переезжаешь. Считай, что на панель, раз уж так хочешь.

Злоба во мне в этот момент играла, неконтролируемая и черная. Потому и говорил то, что в любой другой момент сто раз бы обдумал. Но не сейчас…

– Камиль Назарович…

– И так звать меня запрещаю. Для тебя я Камиль. И завтра я тебя забираю, ясно?

Мы смотрели друг на друга бесконечные минуты, после чего Марина опустила голову и прошептала:

– Ясно.

И я, отпустив тонкую руку, сел за руль, сорвал машину с места и оставил эту невозможную девчонку там, где она и стояла.

Завтра я ее заберу. Остальное – неважно.

Я поняла, что на глазах кипят слезы, только когда вбежала обратно в больницу. У палаты матери остановилась, переводя дыхание, сглатывая тяжелый ком и противные слезы.

Я почти не позволяла себе такой слабости, как поплакать. Казалось, если только начну – вся эта соленая влага разъест меня изнутри, и я рухну, как подкошенный Колосс. А там, в палате, мама… Мама, которой больше некому помочь, кроме меня.

Я сказала ему правду. Ужасающую, но все же правду – если будет нужно, я все продам. Себя продам. Но, как оказалось, я уже это сделала. Продалась в тот самый момент, когда позволила незнакомому человеку оплатить лечение мамы. И ведь могла же догадаться, что он делает это не просто так! Могла… но что бы это изменило?

Наверно, это было бы просто честнее с его стороны – сразу назвать цену своей «помощи». Такие люди, как Камиль Исаев, не занимаются бездумной благотворительностью. И мне уже не пять лет, чтобы не понимать, что конфетку взрослый дядя дает не просто так.

А он ведь действительно уже очень взрослый. Он даже мог бы быть моим отцом…

Вспомнилось, как Исаев заботливо кормил меня картошкой и гамбургером. С губ сорвался нервный смешок. Что это было с его стороны? Игра в папочку? Или откармливание овцы перед закланием? Я не понимала его поведения. И не понимала, почему меня это злит.

Смахнув с лица все же прорвавшиеся наружу слезы, я распахнула дверь палаты и шагнула внутрь.

Наверно, меня до конца жизни будет преследовать этот запах лекарств, как самый страшный кошмар. Мне даже стало казаться – я узнаю каждое из них по единственному вдоху. И ненавижу. Ненавижу также, как нуждаюсь в том, чтобы маме их давали.

– Марина? – раздался ее тихий, усталый голос.

На глаза снова набежали слезы. Вот черт! Я ведь уже привыкла слышать ее такой. Уже привыкла радоваться тому, что вообще ее слышу. Так с чего вдруг эта проклятая слабость?

– Да, мамочка, я тут, – ответила, подходя ближе.

Я нащупала ее исхудавшую руку и сжала. Мне порой казалось, что я цепляюсь за маму отчаяннее, чем она сама – за свою жизнь.

– Марина… – повторила мама. – Ты была дома? Ты сегодня кушала?

Я невольно смеюсь – но болезненно, невесело. И все же в этом вся мама – она волнуется обо мне так, словно я все еще маленький ребенок.

И в каком-то смысле так оно и есть.

– Не волнуйся, я обедала. Как ты себя чувствуешь?

Я отвела с ее лба прилипшую к нему прядь волос, нетронутых до сих пор сединой. Маме ведь всего лишь сорок лет! Совсем как Камилю Назаровичу…

Ей всего лишь сорок, а в ее лице – изможденном и бледном, читается такая усталость от жизни, что хочется выть.

– Я-то… нормально, – ответила мама. Ее руки, словно не находя себе места, комкали одеяло. Верный признак того, что она хочет что-то сказать.

Я терпеливо ждала. Наконец мама произнесла:

– Дочь, я тут слышала разговор медсестер…

Внутри меня все похолодело. Неужели они сплетничали о том, что я разговаривала с Камилем Назаровичем?

– И что же? – произнесла как можно спокойнее.

– Они говорили, какое дорогое здесь лечение… но ведь у нас нет таких денег, Марина…

Я задохнулась. Конечно, рано или поздно у мамы должен был возникнуть этот вопрос и все же… я надеялась, что отвечать на него не придется.

– Я продала папину квартиру, – ответила совершенно беззаботным тоном, словно говорила о чем-то незначительном. Впрочем, так оно и было. Зачем мне эта квартира, зачем вообще все, если я могу потерять единственного родного человека?

– Да зачем же! – слабо всплеснула руками мама. – Марина, у тебя же вся жизнь впереди, а я…

– И у тебя еще впереди! – перебила я ее горячо. – Тебе всего сорок, прекрати себя хоронить! А я еще заработаю на квартиру, пойми! Но ты должна поправиться!

Она лишь вздохнула в ответ и сердце у меня упало. И как можно было оставить ее здесь одну? Один бог знал, как я боялась отойти хоть на минуту, а вернувшись, обнаружить, что…

Я мотнула головой. Не хотелось даже думать ни о чем подобном. Переведя взгляд на лицо мамы, обнаружила, что она спит. И тогда позволила себе без сил опуститься рядом в кресло.