Он еще раз внимательно огляделся. Чертова собака! И направился к сарайчику. Дощатое сооружение, которое он увидел, меньше всего напоминало сарай. Просто навес, под которым стояли грубые козлы. Старушка сноровисто, хотя и медленно, работала рубанком.

— Хозяйка, — Степан подошел, погладил доску, — это не женское дело, давайте я помогу.

— Теперь, товарищ военный, все стало нашим, бабьим делом. Мужики-то на фронте, вот мы...

— Вот и пользуйтесь, пока к вам внаем мужик попал, — Полесов засмеялся и начал стягивать гимнастерку.

— Спасибо тебе, сынок, я пойду пока обед погляжу, скоро Клавдия придет.

Степан удобно уложил доску, проверил ногтем резец. Ничего, работать можно, он вытер вспотевшие ладони и взял рубанок. Вжик — пошла первая стружка, желтоватая, ровно загибающаяся кольцом. Вжик — и сразу же терпко запахло смолой и деревом, и доска, по которой спешил резец, обнажила коричневатые прожилки и темные кружки сучков. Степан работал ровно. Эх, давно уже не занимался этим делом. Бывший кузнец-деповец, надел он несколько лет назад милицейскую форму, а руки все равно скучали по труду, просили его. Прислушиваясь, как с непривычки немного ноют мышцы, Степан подумал, что хорошо бы после войны уволиться и опять пойти в депо. А память подсказала рукам великую автоматику движений, и рубанок шел ровно и быстро.

Он не замечал жары, мокрой майки, прилипшей к спине. Он был весь поглощен давно забытым процессов созидания, единственным, дающим человеку счастье.

— Где же ты, мама, такого работника нашла? — раздался у него за спиной звучный женский голос. Степан обернулся, вытирая тыльной стороной ладони потное лицо. Высокая стройная женщина в выгоревшем на солнце сарафане, белозубо улыбаясь, протягивала ему руку. Он увидел большие светлые глаза, особенно большие на загорелом лице, отливающие бронзой волосы, собранные в тяжелый пучок на затылке.

— Да вот, — он пожал протянутую руку, — помог вашей мамаше немного.

— Спасибо. Только вы сначала скажите, откуда такие помощники берутся?

Степан расстегнул нагрудный карман гимнастерки, вынул удостоверение. Женщина внимательно прочитала его.

— Из Москвы, значит.

— Оттуда, Клавдия...

— Михайловна.

— Вот и познакомились. Вы мне за труды праведные водички бы помыться дали.

— Пойдемте, полью.

Ледяная колодезная вода обожгла разгоряченные работой плечи. Степан вымылся по пояс, крепко вытерся грубым полотенцем, надел гимнастерку. Он заметил, как женщина уважительно поглядела на орден, на шпалы в петлицах, и ему стало приятно.

— Я к вам, Клавдия Михайловна, по делу.

— Что за судьба у меня такая, — она опять улыбнулась, — такой мужчина видный — и по делам.

— Жизнь такая, Клавдия Михайловна, — ответил Степан, а про себя подумал, что хорошо бы приехать к ней просто так, без всяких дел, помочь поставить дом, рыбы половить, а вечером гулять с такой вот Клавдией по пахнущему травой полю, обнимать ее упругие плечи.

— Вы, Степан Андреевич, по поводу убийства к нам приехали?

— Точно, Клавдия Михайловна. Хочу у вас спросить, как Ерохин узнал, что его в райцентр вызывают?

— Да очень просто. Я в правлении была. Я же в одном лице и зам, и агроном, и парторг. Позвонил по телефону Аникушкин, заворг, и просил передать, что Ерохина вызывают. Вот и все.

— Ну хорошо. Позвонил, передал, а вы что же?

— Я сразу к Ерохину пошла и передала ему. Он собираться стал, вывел велосипед и поехал.

— Сразу в район?

— Нет, мы с ним еще в правлении с час-два документы подбирали. Ну а потом он уж и поехал.

— А кто еще знал о вызове?

— Да никто. Люди в поле были.

Клавдия подумала, а потом отрицательно покачала головой:

— Нет, никто.

— Дела... — Степан задумался.

Все вроде совпадало. Убийца ждал Ерохина около часа. Значит, его предупредили сразу же, и он... Стоп. Конечно, он шел из райцентра. Точно, оттуда. Иначе бы он застрелил председателя сразу по выезде из деревни, в лесу.

— Спасибо, Клавдия Михайловна. — Степан встал, стряхнул с брюк приставшую стружку. — Спасибо, я, пожалуй, пойду.

— Да куда же вы, Степан Андреевич? Так не годится. Из нашего колхоза гости голодными не уходят. Чем богаты...

Степан взглянул на нее и словно утонул в ее огромных глазах. Нет, не мог он так просто уйти от нее.

— Ну что, пошли к столу? — улыбнулась женщина.

— Пошли.

Ну и дедок. Вот это старикашечка. Ничего себе восемьдесят лет. Да он покрепче его, Игоря, будет. Вон лапища какая загорелая, жилы, словно канатики, перевились. Да, такой этакими вот пальцами пятак согнет.

Старик сидел за столом, на них поглядывал хитровато, будто спрашивал: зачем пожаловали, граждане дорогие?

— Ты чего, Ефимов, пришел? А? Какая такая у тебя во мне надобность? И молодого человека привел. Никак, в острог меня засадить хотите, дорогие милицейские товарищи?

— Ты скажешь, — участковый сел на лавку, — тоже шутник.

— Так зачем же? Дело какое али в гости?

— Считай, что в гости.

— А раз в гости, то иди к шкафчику, лафитнички бери. А я мигом.

Старик вышел в сени. Игорь внимательно оглядел избу. Вернее, не избу, а так, наскоро вокруг печки сколоченную комнату.

— Зачем лафитнички?

— Самогон пить будем, — ответил Ефимов, расставляя на столе рюмки.

— Да ты что, в такую-то жару, на работе...

— Иначе разговора не получится, я этого деда распрекрасно знаю, характер его изучил лучше, чем Уголовный кодекс. Занятный старикашка. Между прочим, партизанский связной.

В сенях загремело ведро, появился хозяин с литровой металлической фляжкой:

— Ну, товарищи милицейские, садитесь.

Он быстро разлил желтоватую, резко отдающую сивухой жидкость по стопкам.

— С богом, — хозяин опрокинул водку куда-то в бороду.

«Вот это да, — подумал Игорь, — ну и дед», — и тоже одним махом выпил свою.

Самогон отвратительно отдавал керосином, был теплый и очень крепкий. Закуски не было, чтобы перебить его вкус, Муравьев достал папиросы. Закурили.

— Ну, милицейские товарищи, — хитро прищурился хозяин, — какая во мне нужда?

— Ты, Кузьмич, — спросил Ефимов, — среди других свою корзинку узнать можешь?

— А то как же. Очень даже просто. Я, донышко когда плету, обязательно крест накладываю. А зачем тебе мои корзины-то?

— Нашли мы одну, вроде твоя.

— Это какая, эта, что ли?

— Она самая.

— И точно моя, я ее совсем недавно сделал.

— А кому, не помнишь?

— Ну как же, Видинеевым из Дарьина. Видишь, ручка немецкой проволокой синей обкручена, это их Витька сделал.

— Семья-то у них большая?

— У Видинеевых-то? Нет. Витька-пацан, невестка и сама старуха. А зачем они тебе?

— Дело, Кузьмич, у нас к ним срочное, безотлагательное дело.

У правления их ждал Полесов.

— Ну, что у тебя? — спросил он.

— Вроде нашли.

— А у тебя?

— Глухо.

— Иди докладывай.

— Пошли.

Они опять с трудом протиснулись в тамбур и попали в маленькую комнату правления. Степан подошел к телефону, висевшему на стене, закрутил ручку. В трубке что-то шумело, слышались отдельные разряды. Наконец женский голос ответил: «Город». Степан назвал номер райотдела и попросил соединить его с Даниловым. Они с Игорем по очереди условными выражениями доложили о результатах.

— В Дарьино я приеду сам через час, — сказал Данилов.

Степан повесил трубку, посмотрел на Игоря:

— Далеко до Дарьина?

— Надо у Ефимова спросить.

Игорь высунулся в окно и позвал участкового:

— Ефимов, до Дарьина далеко?

Участковый, подумав, ответил:

— Если лесом напрямки — минут двадцать, а по дороге — так час с гаком.

Они не успели еще дойти до околицы Глухова, как их догнала полуторка, переделанная под автобус.

— Наша, — обрадовался Ефимов, — райотдельская.