Данилов подошел к кровати, поднял гимнастерку. В петлицах старшинские треугольнички, в кармане удостоверение: «Настоящим удостоверяется, что тов. Грасс З. А. является художником-ретушером газеты «Тревога».

Так, теперь ясно, откуда у него пистолет. Значит, он вошел в эту комнату, взял его, пошел обратно, выстрелил в кого-то, кто стоял рядом с зеркалом... А потом?

Данилов достал папиросу.

А потом? Второй раз ему не дали стрелять. Почему?

Человек не мог прыгнуть на него. Не успел бы просто. Грасс бы попал. Наверняка попал бы. Значит, стреляли дважды. Значит, пуля, убившая его, выпущена из другого пистолета.

— Муравьев! Если можно, принеси мне его «Коровина».

Игорь вошел и положил на стол пистолет. Данилов вынул обойму. Пять патронов. Выходит, убитый стрелял дважды.

— Пулю из стенки вынули, Иван Александрович, из «коровинского» пуля.

— А вот ты, если бы жизнь решил кончать, сначала бы в зеркало палил, а потом в себя?

— Может, он с оружием обращаться не умел?

— Не думаю.

— А может быть, еще у кого-то «коровинский» был?

— Вряд ли. Сюда приходил, видимо, опытный человек. Он и постарался инсценировать самоубийство. Если бы это была случайная ссора, то гость убитого просто ушел бы, вернее, убежал в страхе. Человека убить — дело нешуточное. Значит, второй был опытным в этих делах. А раз так, то подобные люди пистолет Коровина в руки не возьмут. Им эта «пукалка» не нужна. Ты вот от него, я помню, отказался. То-то...

— Любопытное дело, милый Иван Александрович, — в комнату вошел доктор. — У нашего подопечного на затылке гематома.

— На затылке? Ваш вывод?

— Пока преждевременно, но я думаю, не ошибаюсь, вскрытие подтвердит. Убитого сначала оглушили, а потом выстрелили ему в висок.

— А потом кто-то зеркало передвинул, — добавил Игорь. — Оно за два конца веревкой схвачено было. Чуть подвинул — и закрыта дырка...

— Собаку пустили?

— Только что.

— Протокол?

— Полесов пишет.

— Игорь, милиционера и свидетелей сюда пригласи.

В дверь неуверенно постучали, словно поскребли.

— Да. — Данилов наконец вспомнил, что держит во рту незажженную папиросу.

— Товарищ начальник, — на пороге, неуклюже приложив руку к берету, стояла девушка в милицейской форме, — старший милиционер Редечкина...

— Садись, товарищ Редечкина, — Иван Александрович чиркнул спичкой, — садись. Как же ты так?

Девушка покраснела, казалось, кровь вот-вот закапает сквозь щеки.

— По комсомольскому набору?

— Да, пятый день в милиции.

— Раньше где работала.

— В метро, контролером.

— Что ж так? Постовой, а без оружия...

— А я не постовой, товарищ начальник, у меня здесь сестра живет во дворе. Я от нее шла. Вдруг женщина бежит: «Помогите, помогите!» Я за ней.

— Ты соберись и расскажи все по порядку. Только вспомни как следует. Все вспомни, важно это очень.

Девушка опасливо покосилась на открытую дверь в соседнюю комнату:

— Я сейчас. Погодите...

К сестре Алла Редечкина забежала на минутку. Занесла ребятам сахар из своего милицейского пайка. Никого дома не было. Алла достала из-за половицы ключ, открыла дверь и оставила сахар на столе. Она еще немного постояла в комнате. Потом взглянула на часы. Было четверть девятого утра. У нее оставалось целых три часа, и Алла решила подъехать в общежитие к девчатам. Она вышла во двор, порадовалась, что ей дали отпуск именно в такой солнечный день.

«Помогите... А-а-а! Помогите! Милиция!»

Из соседнего подъезда выбежала женщина. Алла только увидела ее лицо и остановившиеся, полные страха глаза. Она еще не успела опомниться, как женщина, схватив ее за рукав, потащила к дверям:

«Скорее, скорее, товарищ милицейская девушка! Там... там...»

На третьем этаже женщина толкнула ее в дверь квартиры:

«Там!.. Там!..»

Алла, ничего не понимая, словно автомат, шагнула в темный коридор. В глубине его была открыта дверь. Она подошла к ней и заглянула в комнату.

На ковре лежал человек. Босой, в зеленых военных галифе, рядом с ним зловеще поблескивал пистолет, вокруг голову ковер влажно чернел. Что-то липкое подкатилось к горлу, в ушах зазвенело тонко-тонко. В коридоре внезапно стало темно. Хватаясь руками за стену, Алла выбралась на лестничную площадку...

— А во дворе вы никого не заметили?

— Нет, пусто было.

— Ладно, идите. Только в следующий раз не пугайтесь. У нас служба такая.

— Я знаю, извините, — смущенно почти прошептала девушка.

— Ну иди, дочка...

— Стало быть, вы дежурная ПВО?

— Я.

— Ваша фамилия Самойлова, зовут Елена Сергеевна?

— Так, Елена Сергеевна.

— А скажите, уважаемая Елена Сергеевна, в чем заключаются ваши обязанности?

— Если, значит, фашист прилетит, разбудить жильцов в своем подъезде, в убежище их проводить, деткам помочь, там, старухам. Бомбы поджигательные тушить...

— А еще?

— Нести ночное дежурство. У всяких посторонних документы проверять, и если что, милиционера кликнуть.

— Вы все время находились у дверей подъезда?

— Все время.

— Так как же? Никого не было посторонних?

— Никого.

— А что случилось, вы знаете?

— Как не знать, жилец из десятой самострел учинил. Это он из-за нее все.

— Из-за кого?

— Марина у него была. Беленькая такая. Ходила к нему. Что они делали, не скажу, не видела, только часто она у него оставалась. Бывало, ночью вместе приедут на машине, шмыг в парадную и к себе. А потом он ее утром провожает.

— А кроме Марины к Грассу ходил кто-нибудь?

— Много, все его дружки разные. Бывало, идут, а карманы от бутылок рвутся. Безобразить к нему ходили. А он душа простая, добрая, всех пускал.

— А в последнее время?

— Да последнее время его-то и не было. Он ушел в том месяце. На фронт, говорил. Вот только вчера и вернулся в форме и с наганом. «Ты, говорит, — тетя Лена, меня разбуди в восемь», — и к себе пошел.

— А почему вы в шесть ушли с поста?

— Ах, товарищ начальник, не в шесть — в семь ушла, Гастроном у нас в семь открывают.

— Долго там были?

— Час, наверное, у меня часов-то нет. А домой шла и у ворот двух военных встретила, они-то мне и сказали, что время пять минут девятого.

— Военные выходили из вашего двора?

— Из нашего. Из ворот.

— Постарайтесь вспомнить их.

— В сапогах хромовых, с ремнями через плечо. У одного, что на часы смотрел, нашивка золотая.

— Какая нашивка, узкая или широкая?

— Широкая, товарищ начальник, страсть какая широкая.

— Вы раньше их не видели?

— Нет, не видела.

— Что дальше?

— Я, конечно, побежала Зиновия Аркадьевича будить. Гляжу, дверь открыта. «Неужто встал?» — думаю. Зашла в комнату, а он лежит. Тут я и побегла на улицу.

— Игорь, — Данилов встал, — дело ясное. Ты сейчас иди в «Вечерку», найди знакомых Грасса, узнай, кто такая Марина. Ты, Степан, с жильцами поговори. Я в управление.

На лестнице Данилов задержался, пропуская санитаров, уносивших убитого. Он прошел сквозь расступившуюся толпу любопытных у подъезда, подошел к машине.

— Извините, — кто-то тронул его за рукав.

Данилов оглянулся. Перед ним стояла пожилая женщина с пустой авоськой в руках.

— Я хотела вам кое-что сообщить...

— Слушаю вас.

— К гражданину Грассу ходило много разных людей. Журналисты... А три дня назад заходил его сослуживец, подполковник.

— Так, значит, подполковник? Я знаю, летчик?

— Нет, пограничник. Такой интеллигентный, седоватый. Очень жалел, что не застал его.

— У этого подполковника ожог на правой щеке? — внутренне холодея, спросил Данилов.

— Ошибаетесь, у него шрам, белый такой, с левой стороны, здесь, — женщина провела пальцем от губы до глаза.

Он. Точно он. Широков. Уже в машине Иван Александрович расстегнул крючки воротника. На душе было скверно. Точно так же, как пятнадцать лет назад, когда он в Питере, на Лиговке, потерял след Резаного.