— Ваше благоро... Тьфу, гражданин штабс-капитан... Не признаете?

— Скурихин, ты?

— Так точно, — улыбнулся постовой.

— Ты же в деревню собирался, землю делить.

— Вишь, дело какое, не доехал. В милицию служить пошел.

— Ты что, партийным стал?

— Уж полгода, а вы-то как, Алексей Федорович, значит, с нами?

— Инструктором по военному делу служить буду.

— Я с нашими спорил. Одни говорили, что вы на Юг подались. А я им — не такой человек наш ротный. Вас, как в шестнадцатом ранили, мы очень жалели... Новый ротный зверь пришел. А к вам мы всей душой.

— Ты вот что, Скурихин, заходи ко мне. Адрес-то помнишь?

— Это куда я в пятнадцатом сестрице вашей письмо передавал?

— Туда. Заходи. Ждать буду.

Климов бросил руку к козырьку. Шагнул в темноту.

Многовато неожиданных встреч для одного дня. Он сделал несколько шагов, и темнота слила его со стеной дома.

А сзади вылетели автомобильные фары.

— Постовой! Как к Страстному монастырю проехать?

Климов обернулся.

Скурихин шел к машине.

Три выстрела разорвали темноту.

И падает, падает его солдат, георгиевский кавалер Скурихин, падает на землю, которую так и не успел поделить.

А свет фар в сторону ушел. Разворачивается машина.

И словно в Галиции, в войне, в окопах. Прыжок — и он рядом с убитым, выхватил наган из кобуры у лежащего.

А машина буксует.

Как на фронте, как в бою. Прыгнул ей наперерез штабс-капитан Климов.

Выстрел!

Разлетелось лобовое стекло.

Выстрел!

Кто-то закричал.

Выстрел! Выстрел! Выстрел!

Машина словно слепая ударилась в столб и застыла, задрав капот.

Вывалился на снег человек и пополз.

А у Климова еще один патрон.

— Встать! Брось оружие!

Упал к ногам Климова маузер. Он наклонился, ловко подхватил его.

— Не стреляй... Ой, не стреляй... — заголосил человек, — не хотел я.

— К стене! — скомандовал Климов.

А из переулка снова свет фар и прямо на него. Значит, конец. Климов поднял маузер.

Автомобиль затормозил, поехал юзом. Выскочили из него люди в кожанках.

— Чека! Не стреляй!

Мартынов подбежал к разбитой машине.

Шофер уронил на баранку простреленную голову, рядом с ним еще один, двое сзади.

Мартынов подошел к Климову:

— Это вы их?

— Да. Они убили моего солдата.

— Милиционера.

— Он был солдат моей роты на фронте.

— Хорошо стреляете. Наган его?

— Да.

— А маузер?

Климов кивнул в сторону бандита, которого обыскивали Данилов и Козлов.

— Документы попрошу.

— Извольте.

— Федор, — подбежал Козлов. — Этот из банды Собана. Собан на даче в Сокольниках. Говорит, не расстреляете — покажу.

— Двух человек оставь у машины. А мы в район милиции, протелефонировать надо, пусть людей в Сокольники шлют.

Мчится по улицам Москвы машина. Между Даниловым и Козловым сидит задержанный, в углу — Климов.

— Гражданин комиссар, — сказал Алексей, — дайте мне наган.

Мартынов повернулся. Внимательно посмотрел на Климова. Молча протянул ему наган, насыпал в ладонь золотистую кучку патронов.

От здания МЧК в сторону Сокольников отъехал грузовик с вооруженными бойцами отряда особого назначения.

Кончилась Москва. Остался позади трамвайный круг. Началась Сокольническая роща. Мартынов приказал остановить машину.

— Данилов, останься. Будешь ждать опергруппу.

— Товарищ Мартынов...

— Выполняй приказ.

Машина пошла дальше. И остался Ваня Данилов один у края рощи.

Темень. Глушь. Ветер шумит в деревьях.

Он вынул наган, взвел курок и сунул руку с оружием за пазуху.

— Где? — Голос Мартынова спокоен, словно в гости едет к приятным людям.

— Начальник, ты обещал...

— Не скули, не тронем.

— Сейчас поворот будет, а там вторая дача от края.

— Стой! Егоров, — повернулся Мартынов к шоферу, — останешься с этим. Мы с Козловым пойдем. Вы тоже можете остаться, гражданин Климов.

— Я пойду с вами.

Мартынов помолчал. И сказал тихо:

— Согласен.

Они шли след в след по заснеженной просеке. Вот и дача.

— Ну, пойдем, благословясь. Я первый, Козлов за мной, вы, Климов, за окнами смотрите, если с нами что, постарайтесь задержать их, опергруппа с минуты на минуту приедет.

Мартынов поднялся на крыльцо и толкнул дверь. Она поддалась. Они с Козловым вошли на террасу.

Еще одна дверь, распахнута настежь.

Темнота дома таила неожиданную опасность. Мартынов шагнул в темную прихожую.

Климов стоял за деревом, внимательно вслушиваясь в тишину.

Где-то недалеко заурчал мотор автомобиля. Голос его ближе и ближе. На просеку ворвался грузовик. Люди с винтовками окружали дачу.

Горела лампа в столовой, ходили по комнатам чекисты. Никого. Ушел Собан.

В окна здания на Малой Лубянке пришел рассвет. Залил тусклым светом комнату, растворил желтизну электрической лампы.

— Сколько же один человек наврать может, немыслимое дело! — Мартынов встал из-за стола, подошел к печке, приложил ладони к темному кафелю. — Слушай, — продолжал он, — ты раз правду скажи, тебе же легче будет.

Арестованный сидел у стола, вжавшись в спинку огромного резного стула, затравленно глядел на Козлова и Данилова, устроившихся на диване.

— Поехали по порядку, — Мартынов подошел к нему, сел на край стола: Имя?

— Ну, Петр.

— Отца как звали?

— Ну, Евсей.

— Ты что, извозчик — ну да ну. Говори толком. Петр Евсеевич. А фамилия?

— Бухин.

— Значит, Петр Евсеевич Бухин. И в машину ты попал случайно, ни в кого не стрелял?

Мартынов перегнулся через стол, достал из ящика маузер арестованного.

— Твой?

— А я откуда знаю?

— Ты же не дурак, вот показания разоружившего тебя военрука Климова. Сколько в нем патронов должно быть?

— Ну, десять.

— Так, — Мартынов вынул обойму, вытряхнул на стол шесть патронов.

— Теперь гляди. Видишь, патроны у тебя редкие. Пули в никелированной оболочке.

— Ну.

— А вот пуля из убитого милиционера на Патриарших, медиками извлечена, — Мартынов бросил на стол деформированный никелированный кусок металла. — А теперь... — он вскочил со стола, схватил арестованного за руку, — смотри.

На правой руке был выколот синий меч и имя: Степан.

— Так что, Степа, дальше нукать будем?

— Не докажешь... не докажешь, — заголосил арестованный.

— А чего мне тебе доказывать. Сам грамотный, декрет читал. Был взят с оружием в руках...

— Скажу я, что знаю, скажу... Только не стреляй ты меня... Я ж молодой совсем, двадцать лет... Жизни не видел...

— А те, кого вы грохнули вчера ночью, они жизнь видели? Моя бы власть...

Мартынов замолчал, побелел и опять отошел к печке.

— Ты, комиссар, запиши, что я сам, добровольно... Прими во внимание мое рабоче-крестьянское происхождение...

— Поздновато ты о нем вспомнил. Ты нам теперь классовый враг. Но помощь учтем.

Кабинет Манцева изменился. В нем появились сейф и шкаф, стулья и диван, и даже часы, похожие на крепостную башню.

Василий Николаевич читал бумагу, а Климов пил чай за маленьким столиком в углу.

Зазвонил телефон.

— Манцев... Слушаю, Феликс Эдмундович... У меня... Конечно, Феликс Эдмундович... Если позволите, через час. — Манцев положил трубку: — Алексей Федорович, я прочел ваши показания. Армия есть армия. Сухо, по делу, точно, в деталях.

Манцев встал из-за стола, подошел к Климову, сел рядом:

— Вы начинаете работать инструктором военного дела на фабрике?

— Так точно.

— В декабре семнадцатого вы дали слово не поднимать оружие против народа.

— Так точно.

— Я не спрашиваю вас, Алексей Федорович, почему вы не идете в Красную Армию. Не надо, не отвечайте. Мы, большевики, привыкли уважать чужие убеждения. Но у меня есть к вам просьба.