Чего только в эти тихие, настороженные ночные часы не поведаешь другу, сидящему рядом. Я рассказываю Грише о Светке, о скорой нашей свадьбе и о всяких проблемах, с этим связанных. А Гриша рассказывает, как ушла от него жена в прошлом году. Первый раз поехала на курорт, в Крым, и там влюбилась в какого-то летчика. Так домой и не явилась. Только письмо прислала: прощай, мол, и вышли вещи в Николаев. А кроме вещей, между прочим, остались две девочки, четыре годика и семь, первоклассница. К Грише после этого приехала мать жены, живут они теперь вместе. А на письма дочери теща не отвечает. Вот какой переплет. А девочки, между прочим, умненькие и смышленые, и красивые тоже. Гриша с такой нежностью говорит о своих дочках, что совсем по-другому приоткрывается мне вдруг этот человек.

— Нам бы часам к семи утра управиться, — вздыхает Гриша, — я бы Натку в школу успел отвести перед работой. А то Мария Зиновьевна никак не успевает. И Ниночка еще спит.

Я киваю. Да, неплохо бы к утру управиться.

Что ж, как ни неприятно в этом признаться, но, кажется, Кузьмич был прав. Мухин конечно же не появится в доме. И старуха завтра разнесет по всей округе весть о ночных гостях. Малоприятная перспектива. А если это дойдет до Мухина, то он, чего доброго, вообще из Москвы удерет. Ищи тогда его. И от этих беспокойных мыслей мне становится не по себе.

Бесконечно тянется эта проклятая ночь. Тихо в доме. Даже старуха перестала храпеть. Слышно только, как капает из крана вода.

Мы уже потихоньку клюем носами. Я смотрю на часы. Три. Самое тяжелое время, середина ночи. Надо сделать по кухне хоть несколько осторожных шагов и встряхнуться. Гриша сонно следит за мной.

Вдруг чуть слышно скрипит кухонная дверь, приоткрывается. На пороге стоит Анна Сергеевна. Поверх ночной рубашки она накинула пальто. Лицо у нее совсем бледное и губы дрожат. Одной рукой она стягивает на груди края пальто.

Анна Сергеевна останавливается в дверях и тихо, еле слышно спрашивает:

— Вы правду скажите, вы не из милиции?

Гриша серьезно и сочувственно смотрит на нее и тоже тихо отвечает:

— Да, мы из милиции, Анна Сергеевна.

Женщина вдруг прижимает свободную руку ко рту и молча плачет, еле слышно всхлипывая и втягивая ртом катящиеся по щеке слезы.

— Ну что вы, Анна Сергеевна… Ну что вы… Ну, успокойтесь, — наперебой говорим мы, вскочив со своих табуреток.

Гриша придвигает ей свою:

— Да вы садитесь…

Анна Сергеевна неловко опускается на табуретку, стараясь запахнуть полы пальто.

— Вы… забрать его… пришли?.. — давясь слезами, спрашивает она.

Ладонь ее уже не прижата ко рту, она опустилась ниже и обхватила горло, словно пытаясь помешать рвущимся оттуда словам.

— Нет, — отвечает Гриша. — Пока нам надо только поговорить.

Но она в отчаянии трясет головой.

— Что вы! С ним нельзя говорить! Это зверь. Он и слов-то не понимает!.. Простых слов!.. Я же… я в ногах у него валялась. Я умоляла… не пей, не пей! Семья же у тебя, дети… Как он измывается над ними, надо мной… вы бы видели только… Заберите!.. Христом-богом прошу, заберите… сил моих больше нет так жить…

— Успокойтесь, Анна Сергеевна, — волнуясь, говорит Гриша. — Я вас прошу, успокойтесь. Нельзя так.

Я поспешно протягиваю ей стакан воды.

— Выпейте…

Но она ничего не видит, ничего не слышит, она словно в бреду и не может остановиться.

— Я бы уже давно… но как без отца? Два мальчика ведь… И эта ведьма еще… кружит, кружит… А мне он опостылел, ну совсем… со страхом жду его каждую ночь, с жутью… пьяный, грязный лезет в постель… скотина чище, ласковей… трясусь вся… Я вас прошу… — Она вдруг соскальзывает с табурета на пол и тянет к нам руки. — Ну, люди вы или нет?.. И дети же…

Гриша кидается ее поднимать.

Но в этот момент дверь кухни с треском распахивается и вбегает старуха. Она подскакивает к Анне Сергеевне и наотмашь бьет ее по лицу раз, другой…

— А-а, сука!.. На мужа родного!.. — вопит она. — Да я тебя… убью!.. Своей рукой убью!.. Морду искровеню!..

Тут уже вмешиваемся мы. Но скрутить старуху оказывается не так-то просто, она вырывается, кидается во все стороны, плюется, кусается и изрыгает площадную ругань. По мне, так лучше любой пьяный хулиган, чем вот такая фурия.

Анна Сергеевна забилась в угол и оттуда испуганно наблюдает за безобразной сценой.

А когда уже нам удается угомонить старуху, из-за стенки раздается тонкий детский плач, а другой голос, постарше, к тому же хриплый спросонья, недовольно басит:

— Мам, опять эта стерва на тебя гавкает? Зарежу я ее, увидишь…

— Тише, Юрочка, тише, — давясь слезами, отвечает Анна Сергеевна. — Спи, ради бога.

— Этот, что ли, припер? — продолжает допрашивать детский голос.

— Не пришел, не пришел. Спи.

— Ну и ладно… — засыпая, бормочет за стенкой мальчик. — Пусть только придет…

Старуху мы отводим в ее комнату, и она со стоном и руганью валится на тахту.

Потом мы возвращаемся в кухню, и я говорю Анне Сергеевне:

— Но где же он, Федор? Как до него добраться? Без этого ведь ничего нельзя предпринять.

— Он тут… Он недалеко… — еле слышно шепчет она. — В сарае… там…

— Анна Сергеевна делает слабый жест рукой.

Я низко склоняюсь, чтобы уловить эти тихие, шелестящие слова, и в этот момент раздается осторожный стук в окно.

Гриша мгновенно гасит свет, и я раздвигаю плотные занавески. За окном непроглядная темень. Но когда привыкают глаза, я начинаю различать возле дома чьи-то неясные тени, двух или даже трех человек.

— Я открою форточку, — говорю я Анне Сергеевне, — а вы спросите, что им надо.

И толкаю форточку.

— Чего надо? — громко, звенящим голосом спрашивает Анна Сергеевна.

— Здесь Лосев? Или Волович? — кричит со двора чей-то знакомый голос.

Свои! Уж не прислал ли кого-нибудь за нами Кузьмич? Так или иначе, но это свои. И я громко откликаюсь:

— Здесь мы. Это кто?

— Володя! И Константин Прокофьевич тоже здесь. Выходите. Дело есть.

— Сейчас!

Я закрываю форточку и обращаюсь к Анне Сергеевне:

— Так где же этот сарай, вы нам покажете?

— Ой, боюсь!.. Хотя… когда Федор придет домой, она ему все скажет… он и взаправду убьет… Ну, что за жизнь, господи…

— Так покажите же нам этот сарай. Хотя бы издали.

— Да, да… издали… сейчас оденусь.

— Мы обождем на крыльце, — говорит Гриша.

Во дворе нас поджидают Константин Прокофьевич, Володя и с ними какой-то незнакомый паренек.

— Товарищ из штаба дружины, — поясняет мне Володя и, обращаясь к пареньку, солидно, хотя и дружески, говорит: — Все. Спасибо. Вы свободны.

Оказывается, наши товарищи неожиданно получили вполне достоверные данные о том, что Иван Зинченко, которого они поджидали у него в доме, сейчас находится у Мухина.

Сообщил им об этом приятель Ивана, зашедший вечером в гости к его сестре. Это подтвердила в конце концов и сама сестра, до того молчавшая как рыба. Только вчера она завезла к Федору домой какие-то вещи для Ивана и отдала их старухе, которая обещала все это тут же ему передать.

— Так что они где-то здесь, близко, — заключает Володя.

— Сейчас нам покажут, где они, — загадочно и чуть торжествующе говорит Гриша.

Вскоре на крыльцо выходит Анна Сергеевна, и мы в кромешной тьме молча следуем за ней, то и дело спотыкаясь и налетая друг на друга. Как слепцы, вытянув вперед руки, мы ощупываем стены и углы бесчисленных ветхих сараев, между которыми порой еле протискиваемся. Анна Сергеевна изредка останавливается и поджидает нас. Она легко ориентируется в этом лабиринте. А я вот не сразу соображаю, что мы находимся уже в соседнем дворе. Это мне удается, только когда мы осторожно огибаем ветхий одноэтажный домик с высокой покатой крышей и ставнями на окнах, которого не было во дворе, где живет Федор.

Пока мы пробираемся вслед за Анной Сергеевной, я пытаюсь составить план дальнейших действий. Прежде всего надо будет обследовать тот сарай снаружи, а потом уже попытаться неслышно проникнуть в него, если…