Англия – это страна для меня, и Лондон – ее центр. Вы можете жить здесь как христианин и наслаждаться всеми тонкостями и приличиями жизни за разумное вознаграждение. Как мое сердце подпрыгнуло, когда я увидела старые, серые, закопченные стены, вырисовывающиеся сквозь речную дымку. Я подумала, что лучше всего прокрасться через черный ход, потому что, если я поднимусь по парадной лестнице и позвоню в колокольчик, вокруг могут оказаться слоняющиеся люди, которые видели Леди Лору раньше, и они могут стать дерзкими любопытствующими о ее будущих передвижениях. А потом, когда я увидела, что меня ждет Том, мой собственный Том, за которого я законно вышла замуж в порыве любви три года назад в Лимингтоне, я выкрикнула приветствия, заплясала на палубе и помахала носовым платком. Стоило прожить год в Чикаго, чтобы вернуться в Лондон, к Тому и маленькой меблированной квартирке в Найтсбридж.
Мы были очень респектабельными и тихими людьми в течение месяца. Всего несколько посетителей поднимались по парадной лестнице и скромные женские чаепития в промежутках. Я покупала растения, чтобы поставить их в окна, и вязала в заметном уединении, которое соседи могли не заметить. Когда я увидела, что незамужняя дама напротив внимательно разглядывает меня в бинокль, мне захотелось послать ей свое свидетельство о браке, чтобы она пробежала его глазами и успокоилась. Мы даже наняли горничную из агентства для придания местного колорита этой достойной домашней картине. Но когда план с бриллиантами Каслкорта начал созревать, я стала придираться к ней до тех пор, пока не прогнала. Тут появилась Мод Дурлан, надела чепец и фартук и сыграла свою роль гораздо лучше, чем когда-либо играли в водевиле.
Мы две недели лежали на дне, обдумывая наши планы, но когда я уезжала из Чикаго, я знала, зачем возвращаюсь. Внешне все было так же, как обычно – приличные посетители все еще поднимались по парадной лестнице, и пожилые дамы, которые, без всякого напряжения воображения, могли бы быть моей матерью и тетушками, заглядывали на чай. Я часто задавалась вопросом, как бы себя чувствовали люди этажом ниже – это была семья человека, который делал резиновые шины для велосипедов – если бы они могли видеть Мод, нашу опрятную и респектабельную даму, сидящую зацепившись французскими каблуками туфель за третью полку книжного шкафа и стряхивающую пепел в корзину для бумаг.
Когда все было готово, мы с Томом отправились в “деловую” поездку на Континент. Мы уехали в четырехколесном автомобиле, за рулем которого сидел Красавчик Гарри, верх был завален багажом, мое лицо в окне улыбалось напоследок, предупреждая Мод на прощание. Пять дней спустя, под именем Сары Дуайт, меня поселили горничной на третьем этаже отеля Барридж.
Я и раньше занималась подобной работой – один раз в Нью-Йорке, а другой раз в Париже; родившись и проведя детство в этом веселом городе, я безукоризненно говорю по-французски. Знаменитое похищение рубинов графини де Шатогэ было моей работой, но я не должна хвастаться прошлыми подвигами. Я никогда не была замешана в краже из отеля такой важности, как в случае с каслкортскими бриллиантами. Ожерелье было оценено в сумму от восьми до девяти тысяч фунтов. Камни были замечательны не столько размером, сколько качеством. Они были необычайно высокого качества и чистые, как вода.
После того, как я провела в отеле несколько дней и понаблюдала за вечеринкой в Каслкорте, все опасения покинули меня, и я почувствовала уверенность и спокойствие. План был чрезвычайно прост. Леди Каслкорт была красавицей, обольстительной, улыбчивой, бело-золотой, совершенно лишенной здравого смысла. Муж обожал ее. Будучи человеком с мозгами, этого можно было ожидать. Чего нельзя было ожидать, так это того, что она, казалось, отвечала ему взаимностью. Тщательно изучив нравы и обычаи высших классов, я не была готова к этому. Я отмечаю это как одно из тех исключений из правил, которые время от времени встречаются в животном царстве.
Кроме маркиза и его дамы, нужно было подумать о горничной и камердинере. Первой была плотная, честная женщина по имени Софи Джефферс, около сорока лет, ничем не примечательная обычная горничнаяой леди. В таком случае вполне естественно было обнаружить, что она влюблена в Шолмерса, камердинера, которому было двадцать семь лет и который был хорош собой. Джефферс была слишком строга к себе, но она не чувствовала необходимости придерживаться тех же жестких стандартов, когда дело касалось Шолмерса. Было бы меньшей ложью сделать его на десять лет старше, или ее на десять лет моложе. Из этих фактов я сделала вывод о том, каким противником может быть Джефферс, и обнаружила, что, скромно избегая общества Шолмерса, я могла бы сделать ее своим другом на всю жизнь.
Вечер обеда герцога Даксбери был временем, которое я выбрала как наиболее удобное для того, чтобы взять камни. Я слышала от Джефферс, что маркиз и маркиза уезжают. Когда ее светлость в тот день выходила из своих комнат, я слышала, как она сказала Джефферс, что вернется не раньше шести и чтобы к этому часу все было готово. Следующие два часа я то и дело возилась с тряпкой в коридоре. Было около шести, когда я услышала разговор двух слуг в гостиной. Вид с высоты птичьего полета через замочную скважину показал мне, где они находятся и что они заняты поисками чего-то в столе. Это был мой шанс. С помощью ключа горничной я приоткрыла дверь и заглянула внутрь. Кожаный футляр с бриллиантами был на туалетном столике в двадцати футах от двери. Не потребовалось и пяти минут, чтобы войти, открыть футляр, взять ожерелье и уйти. Джефферс услышала меня. Она была в комнате почти в тот момент, когда я закрыла дверь. Не успела она выйти в прихожую, как я уже рылась в кладовке в поисках пыльника. Но она, очевидно, ничего не заподозрила, потому что дверь не открывалась и не было никаких признаков беспокойства.
Два дня спустя мы с Томом вернулись из нашей “деловой поездки” на Континент. Я очень гордилась тем, как наш багаж был помечен. У него был как раз правильный, пегий вид. Мы подъехали на четырехколесном автомобиле, Красавчик Гарри на козлах, и Мод открыла нам дверь. Следующие несколько дней мы вели себя тихо и не выходили из дома. Мы мирно проводили время на кухне, разбивая оправы бриллиантов и читая об ограблении в газетах. Как только все уляжется, Том должен был отвезти камни в Голландию, где их устроили бы. Мы выбросили оправы и положили бриллианты в маленький мешок из замши, который я приколола к корсету английской булавкой.
Так все и было – безмятежно, как летнее море, – до десяти дней после нашего возвращения, когда я начала беспокоиться. В Барридж у меня было то, что в Америке называют “напряженным временем”. Я работала весь день как раб, не имея ни души, с которой можно было бы поговорить, кроме кучки невежественных служанок, и мне хотелось оживиться. Я тосковала по свету и шуму Пикадилли, по толпе и ресторанам, но больше всего мне хотелось пойти в театр и посмотреть пьесу под названием “Прощенный блудный сын".
Мод и Том подняли крик неодобрения: какой смысл рисковать? Неужели я думала, что, после почти года в Чикаго обо мне забыли? Неужели я думала, что люди из Скотленд-Ярда, которые знали меня, все мертвы? Неужели я думала, что волнение по поводу ограбления Каслкорта закончилось? Я зевнула им в ответ, а затем с нежной улыбкой сказала им, что они “малодушная пара”. В Скотленд-Ярде может быть много людей, которые знают меня, и что, как говорят в Чикаго, “это только на пользу”. Они не могут арестовать меня за то, что я мирно сижу в театре и смотрю пьесу. Что же касается моей связи с Сарой Дуайт, то я дала бы сто фунтов любому, кто, когда я оденусь и нанесу боевую раскраску, найдет во мне хоть малейшее сходство с покойной горничной из "Барридж". Поэтому я их отговорила; и если я не убедила их в разумности своих аргументов, то, по крайней мере, сумела успокоить их страхи.
Я оделась с особой тщательностью и, когда последний ритуал моего туалета был завершен, критически посмотрела в зеркало, чтобы увидеть, осталось ли что-нибудь от Сары Дуайт. Результат меня удовлетворил. Мать Сары, если бы такой человек существовал, отказала бы мне. На мне было все черное. Широкое, блестящее платье, которое я купила в Нью-Йорке, с глубоким вырезом, и моя шея не является моим слабым местом, особенно когда ее натирают кремом с ароматом фиалок. Мои волосы были завиты (Мод делает это очень хорошо, гораздо лучше, чем готовит, к сожалению), и я была хорошо одета, на голове был маленький венок из герани. Нос припудрен до женственной белизны, немного румян, крошечная мушка в уголке одного глаза и длинные черные перчатки, и вуаля! На мне не было драгоценностей, их владельцы могли их узнать. Вряд ли можно было сказать, что я “носила” бриллианты Каслкорта, которые были прикреплены к моему корсету английской булавкой. Они были довольно неудобны.
