– Я ведь напишу заявление об угоне, Антон Викторович, – я говорю это серьезно, спокойно – ведь еще раз вывести меня из себя этому козлу не удастся, – и на моей сумке наверняка найдутся чьи-то отпечатки. И на камерах ресторана наверняка кто-то засветился. А в тачке моей – модуль спутникового отслеживания.

– Ужасно интересно и очень ответственно, – Верещагин кивает, склоняя голову набок, – вот только, почему вы рассказываете об этом мне? Думаете, я имею какое-то к этому отношение? Это обвинение? Знаете, сколько поимеет с вас мой адвокат за такие оскорбления?

– Оскорбишь тебя, как же, – шиплю я раздраженно и шагаю подальше, чтобы не продолжать этот идиотский разговор. Отвесить ему пощечину мне хочется все сильнее. Две. Три…

Он же ни черта не понимает. И вместо того чтобы притухнуть и свалить из поля моего зрения, он продолжает доводить меня до ручки.

И почему именно меня? С чего такая сомнительная честь?

То есть перетрахать четыре десятка баб за год – это нормально по его критериям, и лишь я не только не достойна члена его высочества, но и воспринимаюсь им как девочка для битья. Вот только он не на ту напал.

Я переживу сегодня без сумки из моего багажника. У Проши в брюках непременно найдется ремень, а большего мне и не нужно.

Хотя это безумно несправедливо, что именно Проше достанется за ублюдка Верещагина. Он же к жене еле живой поползет… Ну, если, конечно, вынесет всю мою ярость.

Я иду не оборачиваясь. Телефон достаю из сумки. Мне нужно такси хотя бы…

Бах!

При моей комплекции и каблуках – когда в меня врезается мужик в полтора раза тяжелее меня – я чуть не лечу на асфальт. Удерживаюсь на ногах только каким-то чудом. А вот телефон из руки вылетает, падает на парковочное покрытие, чтобы… тут же оказаться под каблуком мужского ботинка.

Стекло жалобно хрустит…

Сука!

– Вы не ушиблись, Ирочка, я такой неловкий, – ядовито интересуется Верещагин. Да – это он меня толкнул. И это он раздавил мой телефон…

Боже, спасибо, что у меня нет ножа.

Я бы сейчас этого урода прирезала даже тупым столовым. И делала бы это медленно. Чтобы было побольше его крика.

Я привожу себя в равновесие, поднимаю взгляд на Верещагина, снова опускаю глаза, глядя на телефон под его ботинком.

– Ох, – ухмыляется Верещагин, – простите, Ирочка, я ваш телефон сломал? Я же говорю – я ужасно неловкий. Вы не волнуйтесь, я вам все оплачу. В понедельник.

А сегодня, Ирочка – добирайся домой как хочешь, ведь живешь ты в сраных ебенях на другом конце Москвы. Я это читаю в его глазах – весь этот текст там пущен субтитрами.

Почему-то я не сомневаюсь, ни одна трусливая тварь из моих коллег мне не поможет. Не захотят они связываться с этим козлом.

– И чего ты добиваешься? – спрашиваю я спокойно, глядя в его глаза. – Вот этим своим детским садом чего ты добиваешься, Антон Викторович?

Он шагает ближе, нависая надо мной. Дышит так тяжело, будто пробежал полумарафон, не меньше. И от него веет диким яростным жаром.

Какая жалость, что меня все это больше совершенно не волнует и не впечатляет.

– Тебя, сучка, – шипит тем временем этот поганец мне на ухо, – я добиваюсь тебя. Поняла?

Мне смешно. Мне настолько смешно, что хочется захохотать.

И я себе в этом не отказываю – смеюсь во все горло, запрокидывая голову.

– Это я тебе предлагала минут сорок назад, – улыбаюсь максимально ядовито, – с той поры предложение потеряло актуальность. И кажется, я тебе уже об этом говорила. Тогда. В зале. Помнишь?

Он багровеет. Да, малыш, я знаю, что теперь ты этого не забудешь. Надеюсь только на своих коллег, которые это наверняка сняли на телефоны. Я бы заимела это видео для коллекции.

– О нет, – рычит Антон, – мне вообще плевать, что ты там говорила. Либо ты становишься моей шлюхой, Ирочка, и я трахаю тебя абсолютно в любое время, когда мне захочется, трахаю так, как я захочу и так – чтобы все мои подчиненные слышали, как ты визжишь как сучка, кончая подо мной…

Я. Визжу. Под ним.

Веселее предложения я в жизни не слышала. Придумал же. Богатая фантазия у этого щенка.

Мне понятно, что у него пригорает – мужское эго, которое в ресторане поставили на коленочки. И в этой ситуации, когда, наверное, я должна быть оскорблена и напугана, мне хочется только рассмеяться.

Надо же, как его проняло. И надо же, как просто лечатся его обидки. Всего-то дать нужно…

Хотя я понимаю, что дело не в этом. Ему нужно меня унизить, растоптать в глазах тех, перед кем я его швырнула на колени. Чтобы его секретарша не бегала ко мне, меня успокаивать, а ненавидела и презирала.

Ах, какая жалость, что мне совсем не страшно. Ему ведь невдомек, что самое важное в моей жизни – это я сама. И никогда в жизни я не позволю кому-то стать выше меня хоть даже на пару ступеней.

– Либо что? – с интересом уточняю я, чудом не смеясь. – Что будет, если я не стану… той, кем ты хочешь меня видеть, Антон Викторович?

– Я тебя уничтожу, – буднично откликается мудак, – камня на камне не оставлю от твоей репутации. Тебя даже уборщицей в МакДак не возьмут. Да что там в МакДак. Даже уборщицей в магазинчике с тухлыми овощами тебе стать не светит.

Я улыбаюсь. Я настолько широко улыбаюсь, что мудак аж затыкается от этой моей улыбки.

В уме я понимаю, что наверное, он ждал от меня чего-нибудь другого. Страха. Отвращения. Протеста. Не улыбки – ни в коем случае. Но, к счастью, ничего другого у меня для него не имеется.

– Ну, попробуй уничтожить, – похлопываю его ободряюще по щечке, от чего Верещагина просто перекашивает. Такую издевательскую фамильярность в свой адрес он точно не ожидал.

Он просто не догоняет. Ну, и правда – а что он обо мне знает? Ох, сколько «приятных» сюрпризов его ожидает. И что я, дура, мешать ему? Нет, ни в коем случае.

– Ирина, – вдруг окликают меня слева.

Смальков.

И чего нужно третьему из трио мудаков?

Впрочем до Антона мне дела нет, я всего лишь поворачиваюсь в ту сторону.

Геннадий Андреевич стоит у белой машины такси.

– Может, вас подвезти, Ирина? – предлагает он, – в этой машине места на двоих точно хватит.

Он точно в курсе, что тачки у меня нет. Я это знаю. Он пытался меня задержать на выходе – возможно потому, что хотел прикрыть отъезд угонщиков. А возможно – из сочувствия?

Да не, бред какой-то.

И все-таки – Верещагин от этого вопроса вздрагивает, будто его в поддых ударили и сейчас смотрит на партнера с такой искренней ненавистью, что сложно это проигнорировать.

Кому-то явно портят все планы. И как я могу отказаться от удовольствия подмахнуть этому облому для Верещагина?

– Да, Геннадий Андреевич, будьте так любезны, – доброжелательно произношу я.

Хотя в этом случае я к Проше, конечно, не поеду… Позвоню с телефона Смалькова – если даст, а после – удалю номер. У Проши, конечно, анонимная симка, но не хватало, чтобы ему названивали всякие.

Я подбираю с асфальта раздавленный телефон – может, удастся его реанимировать – и шагаю в сторону нашего финансового директора.

Я понятия не имею, какие у Смалькова планы и какая мотивация, но сейчас по крайней мере – если выбирать из одного почти не адекватного ублюдка, и одного – почти не ублюдка и, кажется, адекватного – я, конечно же, выберу Смалькова.

Верещагин хватает меня за плечо.

– Я тебя не отпускал, – рычит он.

Какой же идиот. Даже стыдно, что два года своей жизни я потратила вот на это!

Я на каблуках и легче, и очень вероятно, что у меня ничего бы не получилось, но Верещагин пьян и стоит все-таки не очень твердо. Поэтому, перехватить его за кисть руки и выкрутить её ему за спину – мне очень хорошо удается.

Выкрутить руки и уложить мордой на капот ближайшей тачки – с такой силой, что тут же начинает выть сигнализация.

Я буду кровным врагом Антона Верещагина, не меньше. Он выдает только хриплое ругательство, дергается, пытается высвободить руки, но я умею держать так, чтобы вывернуться было сложно.