Я шагаю в сторону машины, открываю багажник, наблюдаю бардак, неаккуратно брошенный корсет, ошейник, маску и сумку – мою спортивную сумку, в которой я перевожу подготовленный набор девайсов – я вижу расстегнутой.

Ну, так я и думала, что влезет и перешмонает. Вот нету у мальчика абсолютно никакого понимания, что не стоит так потворствовать своему любопытству. Нос-то любопытный и наглый ведь и откусить могут.

Интересно. Вытряхнули только то, что лежало на самом верху сумки. Он докопался до плети, понял, с кем связался, и положил её на место? А почему не все тогда убрал? И химчистку салона какого хрена не сделал, чтобы следы свои кобелиные замести? Не боится? Это он совершенно зря, я, в конце концов, главный бухгалтер. Я ж могу и финансовую подлянку сделать.

Нет, на Гоа я, конечно, не усвищу и весь капитал фирмы не выведу – у меня в Москве родня и связи, подставлять их под удар я не буду. Но есть же и другие, не менее интересные варианты расправы.

Перебираю разбросанные в багажнике вещи, брезгливо морщусь. Все липкое, пыльное…

Нет, теперь этот корсет до чистки я не надену. Да и все остальное трогать не буду, еще не хватало, это же все теперь обрабатывать нужно, дезинфицировать. А еще можно святой водой помыть, чтобы смыть следы грязных лап Верещагина.

Пока едет – а верней сказать, тащится – такси, я успеваю подняться к себе, собрать сумку заново. Плеть у меня одна – давно бы надо завести пару запасных, но я слишком сентиментальна, привязана к одной. Кто-то из мужиков тачку за члена семьи держит, а у меня плетка – за любимую собаку.

Выгуливаю регулярно.

И сейчас до обработки я её не возьму. Придется обойтись ремнем – клубным девайсам я не доверяю. Впрочем, Проша любит, когда я беру его ремень в свои руки.

Давно я не опаздывала. Никогда не делала этого, пока работала у Верещагина и его партнеров. Не хотела разочаровывать «начальство» – дура была.

Сегодня опаздываю к началу дня аж на полтора часа. Отрываюсь, так сказать, за два года идиотизма. Ну, а что? Ну, что он мне сделает? Выговор влепит? Штраф выпишет? Господи, да похрен мне уже на это. Чем больше он выбесится – тем больше шансов, что подпишет заявление и вообще согласится отпустить меня без отработки.

– Отлично выглядите, Ирина, – только один Смальков, встретившийся мне на парковке, действительно имеет право со мной поздороваться. Он хотя бы не такой урод, как все прочие мудаки мужского пола из нашего руководящего состава.

– Спасибо, я знаю, – хладнокровно улыбаюсь я. Я очень хотела сегодня повертеть дресс-код на фаллоимитаторе. Так что к выбору образа подошла со всей душой.

А чего от меня ждали? Что я застыжусь забега в трусах по ресторану и явлюсь в рясе? Ага, сейчас!

Когда я захожу в офис – я шагаю по нему спокойно, с нарочито прямой спиной, чеканя каждый шаг и мысленно втаптывая в этот ламинат на полу каждого из тех ублюдков, что ко мне вломился. Вижу квадратные глаза мудачка Соловьева, тогда потянувшего руки к моей груди. Вот её-то он сейчас и провожает взглядом. Будто впервые в жизни увидел.

Поднимаю руку, показываю курьеру средний палец, поправляю на плече сумку с девайсами.

Смотри, сопляк, смотри, больше ничего тебе не светит все равно. Протянешь еще раз свои клешни, я тебе все пальцы переломаю.

Все-таки какие потрясающие вещи творит строгий офисный жакет, надетый на голое тело.

Чувствую, если бы я юбку надела – офис снизу наши «хладнокровные» сотрудники затопили бы слюной. А у меня ведь есть прекрасная, с высоким разрезом до бедра. Жаль только сочетать ее с жакетом нельзя. Вырез должен быть один и все такое. Я обошлась узкими брюками сегодня, но они довольно сильно отличаются от тех широких классических, что я обычно носила на работу.

Да-да, я знаю, что они прекрасно обтягивают мою задницу. И цвет, что у помады, что у моего костюма слишком яркий – коралловый. И мне идет. Я вообще слишком хорошо знаю о собственных достоинствах.

Ах, ну и конечно, сегодня никаких очков, и волосы распущены. Мне уже нахер не нужна карьера и имидж в этом гадюшнике, так что я буду выглядеть так, как мне хочется, и никак иначе.

Захожу в бухгалтерию, коротко киваю девочкам, прохожу к своему кабинету.

– Ирина Александровна, что-то случилось? – вопрошает от окна тихоня Зоя Иваницкая. На корпоративы не ходит, сплетни не распускает и вообще на работе в рабочее время только работает. Парадоксальная сотрудница. Есть у меня подозрение, что на мое место метит. Впрочем, зря она это. Антон Викторович известно каким местом подписывает все переводы и повышения. Да и специальность у Наташи получше, чем простые бухгалтерские курсы Иваницкой.

На Зою цыкает Марго – она была на корпоративе, делает страшные глаза.

– Ирина Александровна, вы только не переживайте, – бормочет она, – вы не бойтесь, мы на вашей стороны, мы же знаем, что Антон Викторович…

Я резко дергаю подбородком, обрывая эту фразу на половине. Нет никакого настроения слушать это все. Понимаю – девочки хотят меня поддержать, но мне сейчас это сделает только хуже. Напомнит. Лишь еще сильней усугубит мою жажду, а она уже почти до физической мигрени мне в голову отдается.

Боже, девочки, мало я вас строила, что вы не понимаете, что я не переживаю. Я – убиваю. На месте. Морально, конечно, по-настоящему мне уголовный кодекс не позволяет.

– Маргарита, проводки по входящим платежам за прошлую неделю готовы? – спокойно спрашиваю я.

– Заканчиваю, Ирина Александровна, – Марго бледнеет. Ну, ясно, не раньше завтрашнего дня получу. А эти проводки должны закрываться в понедельник.

– Второй раз за две недели, Марго, – сухо произношу я, – на третий – останешься без премии.

Девочки утыкаются в компьютеры. Ну и отлично.

Я прохожу в свой кабинет, убираю сумку в шкаф, распечатываю себе заявление на увольнение по собственному желанию.

Потом все с той же прямой спиной шагаю к генеральному.

А зачем оттягивать?

– О, привет, Ирец, – Наташа таращится на мой прикид во все глаза. От её фамильярного «Ирец» меня просто перекашивает. Хотя я и понимаю, Наташа не со зла меня бесит.

– У себя? – я киваю на дверь кабинета Верещагина. Впрочем, я слышу, что у себя – его величество уже трындит с кем-то по телефону. Боже, как я не хочу его видеть. Я ж ему по морде дам.

– Ага, у себя, – кивает Наташа, хлопая на меня глазами, тянется к селектору, – Антон Викторович, тут Хмельницкая пришла.

– Да неужели, – откликается Верещагин из селектора, и на меня снова накатывает эта брезгливая тошнота. Сколько раз я ждала тут его вызова, и у меня все замирало.

– Заходи, – шепчет мне Наташа, – и удачи, Ир.

Мне бы не удачи, мне бы успокоительного. Антиозверина какого-нибудь. Чтобы я точно знала, что, выходя из этого кабинета, мне не понадобится смывать кровь с рук.

Интересно, есть ли надежда, что Верещагина отпустило с его идиотизмом? Ну, тачку-то он вернул, может, все-таки?..

Не знаю, на что надеюсь после этой его мерзкой выходки в моей машине. Но возможно, что я все-таки закончу свои дела и мне не придется ездить в клуб через день, чтобы разгрузиться.

– Проходите, Ирочка, проходите, – слащаво цедит мудак, как только я оказываюсь в его кабинете, – я уже вас ждать замаялся.

Нет, не очень похоже, что у нас сложится адекватный диалог. У Верещагина явно что-то свое на уме вертится, и я там – в главной роли.

Я не хочу никуда проходить. Надо. Но я не хочу. Не хочу оказываться с ним рядом.

Поэтому некоторое время я стою, смотрю в глаза ублюдка, по которому сохла два года и пытаюсь отключиться от этой чертовой боли, что сейчас сводит некую часть моей души. На самом деле – половина моего состояния обеспечивается этой болью.

Вот почему? Почему я всегда выбираю только одних мудаков? Почему не могу сделать нормальный выбор? Почему я не увлеклась, мать его, послушным Сережей из клуба, а вот Антон Верещагин – эта на редкость смазливая гадина – сейчас заставляет меня испытывать эту судорожную яростную боль от бесконечного разочарования?