Сквозь открытое зарешеченное окно врывались ароматы сентября. К ним примешивался сладковатый запах сгоревшей картофельной ботвы, значит уже выкопали картошку и жгли сухие стебли. Этот запах щемяще узнаваем.

– Александр Эрнстович… На одной чаше весов ваша жизнь… Порядочный кусок жизни, пятнадцать лет! И неизвестно: выживете вы там или нет… Все же, в таких строгих тюрьмах сидят отпетые уголовники и ваша роль в камере уже известна. Либо убьют, если откажетесь делать то, что прикажут блатные, либо…под шконку. Шестеркой. Конечно, размолотят твою жопу. Парни там, как правило молодые, резвые.

– Где подписать?

– Нигде. Сидишь и пишешь сейчас явку с повинной, о том, что ты намеревался сбежать и предать родину.

– Ничего писать не буду.

– Как хочешь. Ты свою судьбу сам выбрал.

Подумав немного, А. Беккер взял бумагу, писал. Полесов встал, презрительно кинул подследственному:

– Приду через полчаса, чтобы все было написано. С места не вставать.

Вышел из кабинета, щелкнул замок.

Наконец, когда чистосердечное признание написано, арестант безучастно сложив руки на коленях и еще два часа ждал, пока вернется Полесов. Когда тот зашел в кабинет, быстро прочел написанное, убрал листы бумаги в черную папку:

– А теперь пиши под мою диктовку… Я, Александр Эрнстович Беккер, находясь на круизном судне, пришвартованном в румынском городе Констанца, вечером пятнадцатого августа тысяча девятьсот семьдесят пятого года, выпил четыреста граммов, нет, это много, триста граммов водки, отчего мне стало плохо, почувствовав позывы к рвоте, вышел на палубу, перегнувшись через перила, засунув два пальца в гортань, пытался очистить желудок. Не справившись с вестибулярным аппаратом, я упал в воду. В беспамятстве пытался куда-то плыть, куда не помню, но появились румынские пограничники, вытащили из воды, погрузили в свою моторную лодку и всю ночь я провел в их изоляторе. Наутро после допроса меня забрали работники круизного судна. У меня не было намерений бежать или каким-то иным образом предавать родину, все произошло как цепь нелепых и трагических случайностей. Дата, подпись…

Полесов удовлетворенно читал бумагу:

– Но это не все, дорогой гражданин Беккер… Сейчас идешь в камеру, а завтра с утречка, мы с тобой будем долго-долго говорить на тему службы родине. О том, что долги за ее хорошее к тебе отношение надо возвращать… О том, что теперь ты себе не принадлежишь, что не дай бог тебе ослушаться твоего куратора от КГБ. Кстати, знаешь, как расшифровывается КГБ? Контора глубокого бурения! И теперь остаток жизни наша организация будет тебя бурить. Глубоко и с чувством!

Следователь нажал на кнопку, вошел охранник и проводил в камеру.

1915.

Новоиспеченные супруги весело хохотали, вспоминая свои парижские гуляния, покачиваясь в неторопливой пролетке, медленно тряcясь по мощеным улицам маленького польского города Оценде. Раньше городок назывался Остенде и принадлежал Восточной Пруссии, но всё преходяще в этом мире.

Ветерок развевал конец белого длинного шарфа на точеной шее красавицы, а парижская шляпка делала ее наряд изящней, совершенней. Спутник явно любовался своей женой, та была в самом расцвете женской красоты.

От счастливой и влюбленной женщины исходит сияние. Откуда струилось оно, впрочем, непонятно. Материалисты хотя и подвержены влюбленностям ровно в той же мере, что и не материалисты, предпочитают это объяснять химией. Существа более восторженные склонны объяснять это чувство подарком небес.

Мужчина носил строгий черный сюртук хотя и выглядевший скромным, но из очень хорошей шерсти. Волевой подбородок, ясные глаза, в которых, к тому же, чувствовалась энергия и мужественность, короткие темные волосы, прямая посадка спины выдавали в нем человека, воспитанного в протестантской традиции.

Перед пролеткой внезапно возник казачий разъезд. Усатый донской казак, судя по бляхе на его длинном облачении, ленивым движением правой руки с плеткой приказал экипажу остановиться, левую же руку он положил на тыльник сабли:

– Макументы!

Время тогда было уже вполне военное, русские императорские полки проходили через городок, казачьи части патрулировали улицы на предмет возможных непорядков среди немцев, а их жило тут большинство.

Эрнсту не хотелось вступать в разговоры по-русски, иначе это продлится долго, казаки вообще любили покрасоваться своей властью: долго качали головами, потирали усы, потому мужчина в черном сюртуке ответил по-немецки:

– Простите, что?

Казак крикнул кому-то:

– Есаула позови!

Через некоторое время супруги оказались в местной полицейской части, а ее дополняли еще и новоприбывшие войсковые чины.

Казачий офицер, внимательно рассматривал документы Сары:

– Вы еврейка, фрау Беккер?

Сара вскинулась удивленно:

– Я немка.

– Хорошо, спрошу иначе: вы иудейка?

– Я не принадлежу ни к какой конфессии.

Эрнст посчитал своим долгом вмешаться:

– Я извиняюсь, господин офицер: а какое это имеет значение?

Офицер усмехнулся, подкрутил ус и браво вымолвил:

– Да нет, никакого! Просто спросил.

– Теперь мы свободны?

– Не думаю. Господин Беккер, вы ведь недавно стали мужем фрау Сары?

– Да.

– Согласно указу его императорского величества, все подданные из числа немцев, проживающих на территории Великого княжества Польского, на период военных действий, во избежание возможных недоразумений, должны быть временно переселены вглубь России, на Волгу.

Сара:

– Но почему? Я подданная Германской империи!

– Вы можете ехать обратно, в Пруссию. А вот господин Беккер, ваш муж, имеющий паспорт Российской империи, поедет в Россию. Впрочем, у вас есть выбор! Вы можете поехать с мужем. Временно, фрау Беккер, временно! Я думаю, что это недоразумение между Германией и Россией не продлится долго. Уверен, что скоро всё будет как прежде и два кузена Николай и Вильгельм снова обретут понимание друг друга! И мы будем опять дружить и улыбаться!

Есаул выглядел неуверенным, мялся, очевидно, хотел сказать что-то такое, что выходило за пределы его служебной инструкции. Но Эрнсту, привыкшему к ясным и недвусмысленным установлениям всей его жизни, его учебы, его нынешней работы и в голову не могло прийти, что проблема отъезда на Волгу, в Россию могла быть решена. Причем, решена быстро и просто: надо только «отблагодарить» казачьего офицера и можно было ехать в сторону, обратную от востока, на Берлин.

Невдалеке стоял урядник примерно сорока лет, посверкивал серебряной серьгой в виде полумесяца, улыбался ободряюще Эрнсту. Вероятно, он и был передаточным звеном.

Эрнст задумался ненадолго, потом твердо произнес:

– Возвращайся в Берлин, Сара.

– Но я не хочу покидать тебя, Эрни! У меня предчувствие, что если я уеду, то никогда уже тебя не увижу!

– Пожалуйста, я тебя прошу…

Но Сара улыбнулась и очень твердо ответила:

– Нет, Эрнст Беккер. Теперь ты от меня уже никуда не денешься!

И засмеялась тем смехом, который всегда делал Эрнста мягким как пластилин.

Молодые люди поженились сразу же после того, как Сара закончила университет в Цюрихе, получив свидетельство о праве работать врачом – специалистом по дамским болезням. В те времена титул "доктор", употребляемый в отношении женщины, был все еще нонсенсом: лечение людей было мужской профессией.

Сара пока не выбрала места работы, но в Германии для нее мало шансов, кайзер Вильгельм – убежденный противник женского проникновения в традиционно-мужские сферы жизни. А вот Польша, страдающая от нехватки докторов, особенно женских, представлялась хорошей перспективой для нее.

Эрнст же закончил берлинскую высшую сельскохозяйственную школу с уклоном в агрономию. Любовь, семья и прекрасные профессии сулили убаюкивающее будущее: все было впереди, всё самое лучшее! Великие в ту пору технические изобретения внушали головокружительные перспективы: началась новая жизнь! Теперь можно накормить гораздо больше народу, чем раньше. Автомобили, трактора, электричество, аэропланы.