*****
Тем временем Калеб, выйдя из своей камеры на поднявшийся вокруг шум, обнаружил, что все бегут из здания во двор. Громкоговоритель зловеще молчал, хотя картина походила на бунт. Пытаясь прокрутить в голове все возможные варианты происходящего, Калеб не смог придумать ничего вразумительного, и потому оставалось сделать лишь одно – вместе со всеми двигаться прочь из здания.
– Давай, парень давай, – хлопнул его по плечу пробегавший мимо Буру. Это был здоровенный детина, попавший сюда прямо с конопляных плантаций. Дикой даггой называли на его земле коноплю, а имя его переводилось как Бык.
Калеб последовал за ним.
Всё на той же спортивной площадке, где вчера Лимбо превратился в огромного слизня, собралась толпа. Но даже на поверхностный взгляд было видно, что людей меньше, чем сорок два.
– Все здесь? – хриплым зычным голосом спросил Джеро. Он был здесь кем-то вроде главного среди зэков. А прозвище придумал ему Буру, сказав, что в переводе это «жестокий». Джеро понравилось.
– Кажись все.
– Короче, – продолжил Джеро, – у нас с вами, похоже, случилась жопа.
В толпе раздался гул. Мужчина знаком руки попросил тишины.
– Я в камере живу не один, как вы знаете. Сегодня кореш мой должен был откинуться… это… полчаса назад. Так, Филипп?
– Так, – подтвердил щуплого вида мужичок, представлявший из себя ходячую галерею татуировок.
– Но что-то пошло не так. Мы хотели выяснить у синтов, но тех и след простыл. Нет никого. А потом… Расскажешь, Буру?
– Да, – подхватил тот. – Знаете, я всех раньше выхожу во двор, ещё до завтрака, пока все блины на штанге свободны. Так вот… Иду я, значит, по коридору мимо будки охранников и слышу там возню. Как будто дрались там или мышь ловили… Ха… Да откуда здесь мыши… Я, значит, так осторожно подкрадываюсь, чтобы в окошко к ним заглянуть. И смотрю. Там их двое было, и такое чувство, что они бегали от третьего. Но третий был словно бы невидимый. Вот они смотрят с перекошенными лицами в пустоту и мечутся по комнате, пытаясь подобраться поближе к двери. А тот, третий, невидимый типа, словно им не даёт этого сделать. Одному из охранников показалось, – это я так думаю – что проход на секунду освободился, и он туда ломанулся. И вот… Исчез. Ну то есть пропал вообще, как если бы его и не было в будке до этого. Второй съёжился весь и замер от страха. Вот я не думал, что синты могут бояться. Но натурально, прям передёрнуло его от страха. Да я сам-то чуть было не обосрался. Короче, секунд через пять исчез и этот второй. Точно так же, как будто и не было никогда. Я так думаю, что и третий, если он был с ними, тоже туда же. Ну я не знаю куда. Джеро вам скажет.
– В общем, – снова заговорил Джеро, – разные люди здесь побывали, многие из них знали, что да как устроено с этой Петлёй. Вывод здесь только один: там, по другую сторону, что-то случилось. Портал на выход не работает. Возможно, на вход тоже. Защитный контур, который не давал «блуждающим» проникнуть на территорию, тоже приказал долго жить. Это я точно вам говорю. Эти блуждающие порталы и проглотили синтов. Следовательно, они могут быть где-то рядом. Посмотрите, сколько нас здесь осталось. Сколько, Филипп?
– Тридцать шесть.
– Тридцать шесть. Это, значит, шестерых уже нет. И это только за утро. Я не знаю, что грозит нам, окажись мы сожранными порталом, но точно знаю, что там, за этими стенами, нас ждёт хоть какая-то да свобода. Мне ещё больше тысячи циклов протирать нары. И уже тысячу я здесь. И лично я этот шанс не упущу. Возможно, на той стороне уже вовсю чинят поломку, поэтому времени у нас мало на то, чтобы выйти отсюда. И это не наша вина. Мы спасаем свои жизни. Правда на нашей стороне.
После такого спича все, словно единый организм, ринулись к складу с тяжёлой техникой. Буру самым большим блином с одного удара сорвал с ангара замок. Внутри оказался знакомый уже подъёмник с двумя острыми стальными рогами и экскаватор. Посередине склада в полу была ещё одна дверь. Она-то, видимо, и скрипела, когда прятали «тело» Лимбо. Но на эту дверь времени уже не было, все спешили, да к тому же и никакого видимого замка дверь не имела.
Под одобрительное улюлюканье дело пошло быстро. По всему периметру тюремной территории возвышался семиметровый забор, сверху ещё сдобренный мотками колючей проволоки. Сама тюрьма была всего в два этажа, так что рассмотреть толком что там, за забором, никто не мог. С крыши можно было увидеть только далёкие горы, покрытые густым лесом. Пробивать решили западную стену. Может, луна, повисшая над западным горизонтом, бессознательно сыграла роль путеводной звезды. Работа заняла минут сорок. Стена оказалась толщиной метра полтора. Напихав в мешки воды и пищи из столовой, люди стали выползать, один за другим, на свободу. Буру пришлось труднее всего, не позволяла комплекция. Но всё же и он вылез, виновато улыбнулся, повернувшись в сторону оставшихся за забором и… Исчез…
Все не сговариваясь перекрестились и вопросительно переглянулись друг с другом. Была очередь Филиппа на выход. Но он медлил, даже боясь прикоснуться к стене.
– А что если к вечеру починят поломку? – оглянувшись на Калеба, спросил он с детской наивностью и с таким же, неожиданным для татуированного рецидивиста, растерянным взглядом. Если бы поломку починили, то он оказался бы на настоящей свободе. Замешательство его всем было понятно.
– Это маловероятно, – сказал ему Калеб.
– Да, – пытаясь убедить себя, повторил он и сделал шаг в проём.
И тоже исчез…
Их осталось шестеро. Калеб был следующим. Уже всем было очевидно, что блуждающий портал решил поиграться с их нервами, примостившись у проёма в стене. Словно он был разумен и к тому же шутник. Но Калебу было, в принципе, всё равно где теперь оказаться. Если не в Лейктауне, не на тринадцатом этаже в комнате с Ли, то какая разница. В любом случае, бегай не бегай, а обнуление через тринадцать часов произойдёт в районе того портала, который был последним при переходе. Здесь все знали даже о таких мелочах. Перспектива снова обнулиться в своей камере вряд ли кого устраивала. Но помнил ли сейчас об этом кто-то, кроме Калеба? Не факт. Калеб даже не взял с собой ни еды, ни воды, посчитав это глупостью. Решительно шагнув вперёд, он оказался за стеной. Оглянулся. К дыре прильнуло пять пар глаз.
Все выдохнули с облегчением и, расталкивая друг друга, засуетились. Как оказалось, вся территория тюрьмы стояла на холме, довольно высоком, потому с крыши и не было видно ничего, кроме далёких гор. Западная сторона холма покатым травянистым склоном упиралась в обочину асфальтированной дороги. Видно было небольшую её часть; остальное поворачивало и терялось за елями. Всем понравилось именно это направление, наверное, из-за того, что по ровной дороге идти было бы легче. Калеб не спешил с выбором. Он спокойно наблюдал за устремившимися вниз людьми, замечая, как повсюду в небе летают шары и вспыхивают непонятные розовые обручи, издавая при этом треск. Наконец он принял решение – оказаться подальше от своих бывших спутников. Не то чтобы он как-то недолюбливал их или опасался. Просто страстно захотелось одиночества, чтобы никто не чавкал, не охал и не ахал… Чтобы не исчезал у него на глазах и не задавал глупых вопросов, на которые не существовало ответов. Попрощавшись про себя и пожелав им удачи, он двинулся на северо-запад. Ну, как двинулся… Сделал один шаг – и очутился в незнакомой комнате. Напротив него стояла обнажённая девушка и показывала ему фигу…
6
Экклезиаст утверждал: что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Но вот согласно Закону Старджона, ничто не может быть всё время абсолютно таким же. И вот поди разберись, кто из них прав.
Ли сидела на краю кровати и смотрела на спящего Калеба. Впервые за последние годы она была удовлетворена полностью. Как телесно, так и душевно. Однако, вглядываясь в лицо Калеба, она поймала себя на мысли, что видит его чужим. Оно показалось ей грубым. Этот греческий профиль с носом, продолжающим линию лба и с относительно тяжёлым волевым подбородком. Всё это могло бы восхитить древнего эллина, но ей виделось слишком скульптурным, не предназначенным для живого. Мраморный Давид на площади Синьории, наверно, ещё восхищал флорентийцев и в шестнадцатом веке. Но неужели вкусы не поменялись за пять веков? Впрочем, вся эта её пристрастность могла быть следствием того, что она сама была большей частью уже не настоящей. Ей хотелось неправильности, асимметрии, наконец, какой-нибудь бородавки на самом заметном месте. Сейчас она вполне понимала тех синтогонителей, которые добились того, чтобы их «человечность» убавили до уровня 60. Люди не хотели отдавать им свои неровности, свои родинки в потаённых местах, свои слабые звенья, укрытые показной силой. Она переставала быть человеком. Она это чувствовала. Каждый день она замечала какие-то маленькие молекулярные сдвиги в своём организме; её живой прежде ум превращался в машинный код, выстраивающий бесконечные строки из букв и цифр. «Hello world» – это было заманчивое начало. Но теперь игра кончилась. Цифры стали вторгаться в неположенную для них область, в область её чувств. Неужели и Калеб был просто частью этого кода? 1111000111001101… Строчка в шестнадцать бит.
