На землю опускаются сумерки. Кажется, что окровавленный, пылающий город тяжело дышит, будто живое существо. Мы вылезаем из укрытия. Приходит отец Вовки Шитова и сообщает нам, что немцы форсировали Буг.

- Нам будет трудно, но они сломают о нас зубы. Вот увидите, соседи. Мы вернемся сюда как победители. А пока прощайте,- говорит он и быстро уходит.

Мы остаемся одни. Жены советских офицеров плачут...

На следующий день с утра артиллерия снова молотит по беззащитному городу, самолеты обрушивают на него свой смертоносный груз. Внезапно в эту свору ястребов врывается советский истребитель. Атакует сначала с одной стороны, затем с другой, и уже за двумя Ю-87 тянутся хвосты черного дыма. Немецкие пилоты болтаются под куполами парашютов. Мы выглядываем из траншеи и аплодируем неизвестному герою. Русские женщины и на этот раз плачут, но уже от радости.

- Вот молодец! - говорят они сквозь слезы. Немецкая артиллерия не прекращает огня, ей на помощь приходят пулеметы - это начинается штурм города. Треск пулеметов приближается. Наконец около полудня после интенсивной перестрелки все умолкает. К нашему укрытию прибегает сосед Зигмунт Ковальский.

- Немцы уже в городе,- шепотом сообщает он.

Все умолкают.

Мы вылезаем из траншеи и идем домой. На ревущих мотоциклах во двор влетают гитлеровцы. На них зеленые каски, рукава засучены. За голенищами сапог и поясами торчат гранаты с длинными деревянными ручками. Они что-то кричат. Догадываюсь, что спрашивают, есть ли коммунисты. Вперед выступает Казимеж Свитковский и объясняет, что здесь нет ни коммунистов, ни комиссаров. Немцы глушат моторы, слезают с мотоциклов и выкрикивают хриплыми голосами:

- Водка! Водка!

Они врываются в нашу квартиру и начинают копаться в вещах. Один выносит из кладовки миску с яйцами и приказывает матери жарить яичницу. У нее трясутся руки от страха, но она послушно исполняет обязанности кухарки. Не успели уйти одни гитлеровцы, как в квартиру вваливаются другие и опять требуют водку. Первые объясняют вновь прибывшим, что водки у нас нет. Наконец все уходят. Через минуту слышен треск у соседей за стеной.

Прибегает Манек Рогалиньский, он зовет меня в город. Мы незаметно покидаем квартиру и идем в сторону центра. На Кафедральной лежат двое убитых советских солдат. На площади 1 Мая разрушен памятник Сталину. Фрицы громят магазины и выносят оттуда вино и шампанское. Нагружают награбленные напитки в танки и трогаются в направлении Луцка. На перекрестке улиц Варшавской и Тракт Легионов стоят фельджандармы и длинными регулировочными жезлами направляют движение моторизованных колонн. На столбе уже успели прибить указатель с надписью: "Moskau".

Из ворот выходит советский солдат, он без оружия и без пояса. Его заметили блюстители "нового порядка". Один из них кричит:

- Стой! Стой!

Он расстегивает кобуру массивного парабеллума, вынимает пистолет и с расстояния в несколько шагов стреляет солдату в затылок.

Мы убегаем. Снова идем в направлении площади 1 Мая. Недалеко от разбитого памятника украинские националисты воздвигают триумфальную арку, украшают ее зеленью, немецкими и украинскими националистическими желто-голубыми флагами. Мы останавливаемся около разоренного филателистического магазина. За разбитыми стеклами витрины валяются марки, альбомы, какие-то журналы.

- Смотри, какие красивые марки,- возбужденно говорит Манек и несмело предлагает: - Может, нам взять немного? - Я колеблюсь. "Нет, нельзя, это не мое",- убеждаю я себя. Но Манек, будто догадавшись, о чем я думаю, возражает: - Все равно пропадут, или кто-нибудь другой их возьмет.

Это решает дело. Мы собираем разноцветные марки среди осколков стекла и разорванных клочков бумаги. Сверх ожидания марок много. Мы делим их справедливо, поровну.

Вечером на площади около пристани устанавливают зенитки. Утром появляются три советских самолета. Орудия открывают яростный огонь, но самолеты искусным маневром выходят из сектора обстрела. Со стороны Острувко грохочет артиллерия. После полудня с запада возвращаются шесть советских бомбардировщиков. На них обрушивают огонь два тупоносых "мессершмитта". Сверкают полосы трассирующих пуль. Последний в строю бомбардировщик ложится на крыло, а через мгновение из него вырывается огонь и черный дым. Он еще пытается тянуть, но это ему не удается. И самолет, перевернувшись несколько раз, падает на дом на улице Уланской.

Истребители продолжают танцевать вокруг бомбардировщиков. Те отвечают огнем на огонь. Но маневренные немецкие самолеты имеют преимущество в скорости, и через минуту второй подбитый советский бомбардировщик пикирует и врезается в землю. Спастись на парашютах экипажи советских самолетов не пытались. В толпе, которая наблюдает за воздушным боем, с горьким сожалением говорят, что, видно, немцев в воздухе не одолеть.

Проходит июнь. Уже и ночью не слышно артиллерийской стрельбы. Через город двигаются на восток все новые и новые моторизованные и танковые колонны вермахта. Люди только качают головами и вздыхают:

- Кто устоит против такой силы?

В противоположном направлении идут длинные колонны советских военнопленных, заросших, исхудавших, грязных. Люди пытаются передать им хлеб, но конвоиры стреляют и в тех, кто передает хлеб, и в тех, кто протягивает к нему руки.

На городской площади гитлеровцы устанавливают большую карту, на которой каждый день передвигают флажки со свастикой - все дальше и дальше на восток. Около жандармерии, которая облюбовала себе клинику доктора Зенкевича на улице Коперника, разместилась шуцполиция. Начинаются облавы. Людей вывозят на принудительные работы в Германию.

Каникулы окончились, но о школе не приходилось и мечтать. Для чего учеба? Ведь невольник не должен слишком много знать, достаточно, что у него есть физическая сила для работы. Но от скудного хлебного рациона сил не прибавлялось.

Траур

Сущность "нового порядка" с каждым днем выявлялась все рельефнее. Первыми, кто почувствовал на себе этот порядок, были евреи. Уже через несколько дней после начала оккупации их заставили надеть повязки со звездой Давида. Осенью 1941 года фашисты огородили часть города забором из колючей проволоки - туда они загнали всех жителей иудейского вероисповедания. Около ворот, рядом с вооруженными полицейскими, поставили еврейских должностных лиц, вооружив их деревянными палками. Большее издевательство вряд ли можно было придумать! Вскоре звезду заменили желтым лоскутом на спине и груди. Каждый день под конвоем жандармов с собаками несчастные жители гетто идут на железнодорожную станцию, где переносят тяжелые ящики с боеприпасами. Чтобы обеспечить необходимый фашистам темп работ, жандармы немилосердно избивают евреев прикладами карабинов, подкованными сапогами. Зачастую натравливают на них собак. Поэтому рабочая команда никогда не возвращается в гетто полностью. Путь между железнодорожной станцией и гетто обозначен многочисленными еврейскими могилами.

"Новый порядок" добрался и до крестьян окрестных деревень. С немецкой педантичностью работники сельскохозяйственного управления определили поставки. Тех, кто их не выполняет, сажают в тюрьму или вывозят на принудительные работы. Таким образом, деревня лишилась всего. На всякий случай из солдат местного гарнизона ежедневно отправляются на городские заставы патрули и каждую крестьянскую телегу, направляющуюся во Влодзимеж, подвергают тщательному обыску. Найденные продукты моментально отбирают, а крестьянин в лучшем случае получает взамен пачку сахарина или десяток спичек.

В городе процветает черный рынок. За килограмм сала люди готовы отдать последнюю рубашку. Биржа труда ведет тщательную регистрацию людей в возрасте от шестнадцати до пятидесяти лет. Если у кого-то в рубрике "место работы" появляется запись "безработный", значит, готовься к выезду на принудительные работы в Германию или как можно быстрее меняй место жительства.

Невыносимо долго тянется зима 1941/42 года. На дрова идут заборы и часть деревьев в городском парке и в садах. Железнодорожники говорят о многочисленных переполненных эшелонах обмороженных немцев, о поражении Гитлера под Москвой. Немецкая жандармерия приказывает сдать все полушубки; тех, кто не успевает выполнить это распоряжение в назначенное время, раздевают прямо на улице.