- Ну что, напугали тебя фрицы? Не будешь в другой раз сокращать путь,шутят товарищи.
- Вы же... видели,- отвечаю я, едва переводя дыхание.
- Вчера на тропинке возле ив они первым же залпом накрыли патруль связистов. Ни один не остался в живых. А ты, наверное, за картошкой собрался? - не унимаются хозяева землянки.
- Нет, в штаб батальона,- пытаюсь я объяснить свой риск.
- Лучше иди вдоль дамбы до Пекелка. Там увидишь траншею, по ней доберешься почти до самого Хенрикува,- советуют они мне.
Выхожу из землянки. Немцы уже не стреляют. Наученный горьким опытом, я направляюсь в штаб батальона той дорогой, о которой мне говорили товарищи.
Спрашиваю у часовых, где найти заместителя командира батальона хорунжего Роека. Те показывают на одноэтажный кирпичный домик с выбитыми стеклами. У входа в подвал стоят несколько молодых офицеров. Один из них спрашивает меня, не из четвертой ли я роты.
- Так точно,- отвечаю я.
- Заходите! - жестом приглашает он всех в подвал, тускло освещенный фронтовой коптилкой, сделанной из гильзы артиллерийского снаряда.
- Садитесь,- предлагает зычным голосом заместитель командира второго батальона по политико-воспитательной работе.- Я прибыл сюда вчера и принял дела от хорунжего Шкоды. Давайте знакомиться. Хотелось бы узнать от вас, что слышно в ротах. Начнем, пожалуй. Что может сказать по этому поводу, например, четвертая рота?
Вскакиваю с места и молчу, словно у меня отнялся язык. Я не готов к докладу, да и не знаю, что в таких случаях положено докладывать.
- А, это вы,- узнает меня хорунжий. И неожиданно выручает из затруднительного положения: - Садитесь. Пусть начнет пятая рота.
- Нет еще никого из пятой роты,- отвечает кто-то с задних рядов.
- Да и дисциплины тоже, наверное, нет,- бросает с упреком хорунжий Роек.В таком случае начинайте вы, гражданин хорунжий,- показывает оп пальцем на невысокого полноватого офицера.
- Хорунжий Миколай Беднарчук. Вторая пулеметная рота,- четко докладывает тот.
Я смотрю на него и удивляюсь, как быстро меняются люди. Ведь мы только что вместе закончили школу младших командиров, а Беднарчука не узнать - настоящий командир.
Офицеры докладывают четко и коротко, а я внимательно слушаю. Касаясь недостатков, заместители командиров рот говорят в основном об одном и том же: о нехватке теплого белья и необходимости сменить износившуюся обувь, о том, что не выдали антифриз для пулеметов и что газета "Звыченжимы" слишком мало пишет о жизни семей бойцов, оставшихся в СССР, и т. д.
Да, у заместителей командиров по политико-воспитательной работе хватает забот. Они должны не только дать ответы на все эти вопросы, но и в случае необходимости помочь разрешить их.
В заключение выступает хорунжий Роек. Будто подтверждая мои мысли, он говорит о том, что место политработника там, где солдату труднее всего. Временная оборона за широкой рекой создает видимость безопасности, в результате чего бойцы внутренне расслабляются, думают о доме, о том, что им дает земельная реформа.
- Я видел сегодня,- продолжает он,- группу солдат, которые от безделья слонялись по покинутым домам в поисках оставленного гражданским населением имущества. Надо таким любителям легкой наживы дать по рукам и бросить их на строительство дополнительных оборонительных рубежей. Имеются трудности с обеспечением продуктами. Мы привыкли есть мороженую картошку, но нельзя допускать, чтобы на этом наживались нечестные люди. Политработники должны присутствовать при раздаче пищи. Кроме того, па нашем батальонном продовольственном пункте следует установить дежурства силами младшего политсостава.
Необходимо помнить и о том, какая важная вещь письма от родных. Это недопустимая халатность, когда они лежат по нескольку дней в штабе батальона. Вот эта пачка писем только из одного подразделения.- Хорунжий Роек берет в руки треугольное письмо и читает: - "Полевая почта 55503 "Ж". Это чья рота?
- Четвертая,- услужливо подсказывает кто-то сзади.
- Возьмите, сержант, за бока вашего ротного писаря, пусть он каждый день приходит сюда и забирает письма.
- Слушаюсь! - отвечаю и чувствую, как кровь бросилась мне в лицо.
- Кроме того, ежедневно примерно в шестнадцать часов я хочу видеть у себя каждого из вас с письменным рапортом о настроениях солдат, о мероприятиях, проведенных политработниками за прошедшие сутки, о действиях противника и действиях подразделения, о потерях и степени обеспечения всем необходимым. Это все, что я хотел сказать. Есть ли у кого-нибудь вопросы? - Роек окидывает взглядом собравшихся, садится за стол и поправляет фитиль коптилки, которая начала чадить.
Встает сидящий позади меня офицер:
- Я о газетах. Мы получаем их очень мало. В роте все курят и используют для самокруток немецкие листовки со всякими гадостями. Пусть лучше пользуются нашими газетами. В них, по крайней мере, можно вычитать для себя что-нибудь полезное.
- Вы правы. Постараемся, чтобы наших газет было больше.
Атмосфера разряжается.
Наконец первое в моей жизни совещание офицеров подходит к концу. Выходим из теплого подвала. Лица обжигает морозный воздух. На небе мерцают звезды. С линии фронта доносится орудийная перестрелка. Минуту прислушиваемся и шагаем гурьбой в сторону нашего оборонительного рубежа. Дамба все ближе и ближе. Каждую минуту кто-то откалывается от группы, направляясь в свою роту. Моя находится на правом фланге батальона, поэтому последний отрезок пути преодолеваю в одиночестве, размышляя о том, что услышал на совещании у хорунжего Роека. Откровенно говоря, рассчитываю на то, что старший сержант Добротливы скоро выздоровеет,..
Поскольку я захватил с собой пачку писем, заглядываю вначале в землянку командира роты, которая служит одновременно канцелярией и складом нашего подразделения.
- Вот, принес письма,- протягиваю я командиру роты.
- Гладзюк, возьми почту,- отдает он распоряжение писарю.- И дай ему круг колбасы,- добавляет он ни с того ни с сего.
- За колбасу спасибо. Надеюсь, что ребята не забыли оставить мне поесть.Я отдаю честь и направляюсь к себе.
Из дымохода моей землянки струится белый дым. Внутри тепло и шумно - у нас гости. Это сержант Владислав Кровицкий, с которым я вместе кончал школу младших командиров. Обязанности хозяина выполняет сержант Станислав Багиньский из нашего пулеметного взвода, который в свое время сбежал из армии Андерса, когда она собиралась покинуть территорию СССР. Сердечно приветствую Владека, а Станислав чересчур возбужденно предлагает:
- Может, выпьешь немножко? Замерз, наверное.
Отрицательно качаю головой.
- Не теряй напрасно времени,- говорю тоном хорунжего Роека.- Сегодня выпьешь, а как завтра будешь стрелять? Дайте, ребята, лучше супу. Я голодный как волк...
- Нет так нет, уговаривать не буду,- смиренным голосом отвечает Багиньский.
- Пожалуйста! - подает мне котелок капрал Стефан Олейник.
Уплетая суп, поглядываю на бойцов. Больше всего попахивает от рядового Туля, который вместе с капралом Олейником должен заступить ночью на пост у пулемета. Чтобы согревать замерзающие на морозе руки, Туль решил взять с собой чугунный котелок с раскаленными углями. Поэтому сейчас он старательно выгребает их из печки.
Укладываюсь спать. Спустя минуту возвращаются те, кто нес дежурство у пулемета. Они греют у огня руки и тоже ложатся спать. Под бревенчатым потолком завывает ветер. Засыпаю...
- Ха-ха-ха! - будит меня громкий смех.
Дверь в землянку открыта, из нее пробивается яркий свет и тянет холодом. Я быстро вскакиваю и выбегаю наружу. Рядовой Туль в прожженных сзади брюках катается по снегу, который за ночь покрыл всю землю. Мы не можем сдержать смеха, а пострадавший отчаянно вопит:
- Помогите!
На его призыв прибегают санитары с носилками, но, увидев хохочущих солдат, замедляют шаги: а вдруг кто-то пошутил? Наконец замечают лежащего в снегу человека и подбегают ближе. Сержант Анджей Гжещак торопит их: