– Заткнись, Злобина! – предупредила она, когда я хотела прийти на помощь. – Переведи хоть одно только слово, я тебе рот неострым перцем заткну! – и опять пристала к измученному Жене. – Dog! Eat! Покормить собачку! – и отчего-то, запутавшись, сделала такой жест, словно наворачивает что-то здоровой ложкой.

Женя прояснился челом. Закивал, улыбнулся. Торжественно указав ладонью на сковородку, представил.

– Dog!

IV. Кориан стайл и немного танцев.

Переодеваемся мы в маленькой каморке под лестницей.

Как у папы Карло. Только вместо картинки с очагом, на ней висит расписание шоу и дискотаймов. Ясное дело, тоже не греет.

Мистер Зверюга, который пришел посмотреть костюмы, остался недоволен «испанскими». Это абсолютно глухие спереди бархатные платья с широкими юбками и голой спиной.

– Может, нам их задом-наперед надеть?

– Хм! – заинтересовался Пак.

– Заткнись! – в один голос закричали вдруг все.

А говорили, что не говорят по-английски.

– Я пошутила, – сказала я.

Мне указали на ждущего господина Пака.

Он явно снова не понял шутки.

Он вообще нас не понимает.

Вчера, насмотревшись, как мы обеими руками жрем фрукты за тэйблами, велел наладить поставки в каморку. Думает, что мы наедимся, что ли? Наивный. Перестройка. Разруха. Бедность.

В Хабаровске мы такие фрукты могли лишь по телевизору видеть. Ну и еще во сне.

Ему не понять: как это. Не иметь возможности купить себе фруктов. Но объяснять было некогда: надо жрать, пока не сожрали подруги.

– Осторожнее, – предсказала Елена. – Вас будет пучить.

Мы услышали ее лишь пару часов спустя, сидя с застывшими лицами и крепко сжатыми ягодицами. К счастью, гостей было мало. И большую часть ночи мы провели с приоткрытой дверью.

Теперь Елену слушали внимательнее и она, впав в оральное вдохновение, рассказала нам все, что знает о корейских обычаях в ночных клубах.

Про все четыре.

Стакан гостю следует передавать лишь двумя руками. Если он сидит далеко, то правой, держа левую либо у локтя, либо у сердца. Точно так же следует брать что-либо у него. Если это корпоратив, то все внимание – боссу. Если не корпоратив – старшему в компании. Если босс чего-то хочет – это закон. Если босс ничего не хочет, надо сделать так, чтобы он чего-нибудь захотел. Как минимум, спеть ему караоке, или попросить его самого вам спеть.

Выучили еще два слова: тэйбл иссо/опсо. Стол имею/не имею. На случай, если забредет не говорящий по-английски официант. Но официанты к нам сегодня заходили, лишь фруктов принести. Грустно. Хоть я и говорила, как все, что ужасно рада, что гостей нет, мне чертовски страшно, что больше не будет денег.

28.08.99 г.

I. Гости и деньги

Темнеет в Корее рано.

С шести вечера, хоть глаз выколи. «Саннимам, чтобы дорогу в клуб не нашли!» – как сказала Лерка.

А я возмутилась: ты спятила?!

И теперь надо мной все ржут. Не видят связи между приходом гостей и получением денег?

Когда я сломя голову, как всегда, самая последняя, выбежала из мотеля, девки уже стояли на переходе. И на весь город орали:

– Быстрее! Тебя там саннимы ждут!

Никто не ждал меня. Девок – тоже. Мы сидели по очереди в каморке (двое из нас каждые двадцать минут выходят на сцену), совершенно одни и говорили о главном. Детишках-соплишках-пеленках-и-распашонках.

Алька опять тоскует. Мало ей в жизни бед, ребеночка не хватает. Ну, Алька на то и Алька, чтобы на ровном месте сесть и затосковать, меня не это смутило. Я даже сама, устав бояться всего на свете, задумалась, будет ли зачатый по пьяни ребенок Димы дебилом, и если да, то возместит ли он мне аборт. Пока я об этом думала, Елена вдруг обняла меня. Она уже полчаса сидела с грустной коровьей улыбкой, смотрела на меня грустным взором, но никто не придавал этому значения… и она меня обняла.

– Подумать только!.. Ведь ты могла бы быть моей дочерью!

Все удивленно умолкли, я внутренне содрогнулась от непонятного отвращения, а она вдруг помрачнела и вышла.

– Что она имеет в виду? – прищурилась Лера.

К счастью, говорить об этом нам не пришлось: в каморку вошел один из официантов и сообщил:

– Тэйбл!

И я вскочила, по привычке вскинув руку, словно за партой.

– Я!

II. Корейцы: русские, корейские и… немецкие.

Рабочая ночь прошла своим чередом.

Стол-стэйдж-стол-стэйдж. Все морщились, ахали, но за столы ходили с затаенным ощущением превосходства. Особенно, когда официанты влетал не просто со словом «тэйбл», а с конкретным «ты, ты и ты, тэйбл!» Теперь уже никто не рвался на стэйдж.

Все уловили суть работы и хотели больше бабла.

У всех с непривычки болели ноги. Я танцевала, словно Русалочка. Словно босиком по разбитым стеклам. И без всякого стимула в виде Принца, хоть я и в любилась в первый же вечер в молодого певца из банды, как Елена называет клубную группу. Если Лерка узнает, что я влюбилась в него, она меня из кровати вышвырнет. И так уже меня в чем-то подозревает, увидев, как я смотрела концерт корейской попсы. Пришлось ей напомнить, что расизм – это гадко и некрасиво. И приписать цитату мистеру Кану, который наполовину кореец.

– Ха! – не смутилась Лерка. – Когда мистер Кан в черных очках, он даже близко не похож на корейца. И, вообще, он русский наполовину.

– Немец, – сказала я.

Эта информация сбила Лерку с темы.

***

Утром, после работы, когда девки ждали, пока им разогреют рис в минимаркете, я торчала на улице, в надежде случайно встретить певца. Встретила. Он улыбнулся, проходя мимо и подмигнул мне, сказав по-английски: «Привет!»

Как и два дня до этого.

Я покраснела, побледнела и промычала что-то в ответ.

В своих мечтах я легко отвечала на его флирт, шутила, улыбалась и стреляла в него такими пылкими взглядами, что под слоем мускулов, начинало плавиться его корейское сердце.... В жизни я обмирала, как человек, пораженный молнией и издавала горлом странные звуки. Певец удивлялся, слегка пугался и отступал. Я снова ощущала себя Русалочкой.

Беспомощной и немой.

Девки, тем временем, вышли, обсуждая вечную тему первой любви.

Оказалось, что я из всех нас самая ранняя. В пять лет впервые влюбилась, а Криста – поздняя. Аж, в пятнадцать. Наверное, потому что Дима жил не в ее дворе. Об этом они и так знали, поэтому принялись расспрашивать, как именно все произошло.

Про молодого Диму.

Я честно задумалась и… не сумела вспомнить. Эта любовь, казалось, родилась со мной. И рассказала другое: как мы все вместе были на даче. Семьями. Как он копался в моторе отцовских «жигулей». Гладкий, мускулистый, словно отлитый из солнца, и густая черная челка падала ему на глаза. Как я стояла рядом, привстав на цыпочки и подавала ему инстурументы, а Дима улыбался мне белыми зубами.

Моя бабка и его родители сидели поодаль, под навесом. А на лужайке, на полотенцах, развалились Оксанка и моя мать. Дима улыбался мне, что-то говорил, но слов я не помнила. Только белые зубы на загорелом лице…

Да, правильно, загорелом. Он не всегда был таким алебастровым и бывал на солнце…

Я вздохнула, мечтательно задрав подбородок к небу. Вспомнился запах мазута, диминой кожи и нагретой пластиковой крышки на банке с водой.

Певец запахнул на грудях пиджак и исчез из моих фантазий. Дима сменил его, поднявшись из-за стола.

– …ты вся дрожишь, – как наяву сказал его голос.

И я действительно задрожала. Запах кожаной обивки дивана ударил в нос, как на самом деле. Я резко села, опустила вниз голову и заткнулась.

29.08.99 г.

I. Если ли лыжи не едут, – не по моде обутый…

Сегодня весь день бродили по городу. Самое яркое впечатление? Мода! Они носят что-то в стиле «Маленький Мук». Ботинки с длинными, как у лыж, носами. Ходить в этом жутко неудобно. Модники ковыляют, заворачивая носки ног внутрь, шаркают, сжав колени.