Дейн подошла к окну, которое выходило на лужайку перед домом. Над рекой клубился туман, уже начавший распадаться на клочья.

Утро. Все выглядит чуть ярче, чуть радостнее...

Кофе был великолепен и все еще очень горяч, печенье теплое и нежное. Масло таяло у нее во рту. Дейн налила еще чашку кофе и подвинула к окну стул. Она чувствовала себя лучше, значит, все должно измениться к лучшему.

Флинт был скорее всего уже в полях, а Оливия еще крепко спала. Было раннее утро, время суток, которое дома, в Монтелете, Дейн любила больше всего. Она могла поесть, вымыться и одеться, и, возможно, побродить по Бонтеру, исследовать окрестности.

Господи, как же она проголодалась. Дейн съела все, что ей принесли, до последней крошки и выпила почти целый кофейник ароматного напитка. Солнце разгоняло последние остатки тумана.

Она чувствовала себя отдохнувшей и готовой ко всему. Поставив чашку на столик, Дейн подошла к шкафу.

Он был пуст. Ее единственное платье унесли, наверное, еще ранним утром или ночью. Бессильный гнев накатил на нее.

Дейн схватила чашку и запустила ее в пустой шкаф.

Жалобный звон разбитого фарфора.

Следом полетела тарелка. Настала очередь кофейника. Остатки кофе каплями разлетелись по полу и шкафу.

Поднос...

Но едва Дейн схватила его, как услышала тихий звук – ключ поворачивался в замке. Она медленно опустила руки и, подозрительно нахмурившись, уставилась на дверь. Звук исходил от той двери, что соединяла спальни.

Нет, ничего не слышно.

Она взяла поднос под мышку и подошла к двери. Протянула руку к ручке, но передумала и отступила на шаг.

«Он явился за мной», – подумала она, разрываясь между двумя возможностями: остаться там, где была, или улизнуть через его спальню в холл – там-то дверь наружу точно не заперта.

Дейн прикусила губу, в очередной раз в полной мере ощутив собственную уязвимость.

Невозможно представить, чтобы ту дверь отперла Оливия. Но выяснить это она могла одним лишь способом. Дейн решительно нажала на ручку и открыла дверь. Он лежал в постели.

– Доброе утро, жена, – лениво протянул Флинт, закинув руки за голову, чтобы Дейн в полной мере могла налюбоваться его сильным торсом. – Если ты швырнешь этот поднос, у тебя будут неприятности.

– Неприятности у меня уже и так есть. Это ты, – раздраженно ответила она, продвигаясь к двери в холл. – Не хочу дальше навязывать тебе свое общество.

– Не странно ли, сладкая? Мне и самому всю ночь снилось...

– Не могу представить, что тебе снилось, – ледяным тоном ответила она.

Он перевернулся на бок, чтобы лучше ее видеть. От него не ускользнуло то внимание, с которым Дейн окинула его тело и самую выдающуюся часть.

– Думаю, что можешь, сладкая.

Она вздрогнула от звука его голоса. Дейн сильно раздражало то, что она не могла оторвать взгляда от одного определенного органа.

– Не говорите чепухи, мистер Ратледж, – безжалостно заключила она. – Я жена плантатора. Откуда мне знать про такие вещи? Меня тщательно оберегали от суровой правды жизни.

– О да, жена. Бедная затворница. Всю жизнь в трудах по хозяйству. Но кто-то неплохо тебя научил, как угодить мужчине, и твой муж ожидает, что ты сделаешь все, чтобы доставить ему удовольствие.

– О, я так не думаю, муж! Мне кажется, жена плантатора имеет другие... задачи. И они требуют ее внимания дни напролет. – Дейн уже почти приблизилась к двери. – Так что, если вы меня из...

Флинт прыгнул на нее как лев, схватил за рубашку и подтащил к кровати. Увы, при этом рубашка порвалась. Поднос со звоном упал на пол, и Дейн почувствовала на теле жаркие мужские ладони. Мгновение – и она оказалась в постели.

– Жена плантатора должна исполнять свой долг, – прошептал Флинт ей на ухо тоном заправского соблазнителя. Он избавлял жену от остатков ночной рубашки.

– Исполнять долг? Долг? Родить тебе сыновей, чтобы ты мог найти в Новом Орлеане потаскуху и с ней утолять свою похоть? О нет, муж, это не по мне! Ты получил Монтелет, но сыновей у тебя не будет... со мной. Хочешь, пусть тебе любовница их рожает...

– У меня есть любовница, – прорычал Флинт, грубо подмяв Дейн под себя.

– О нет, у тебя есть жена. – Она задыхалась, отталкивая его, упираясь ладонями в его волосатую грудь.

– У меня есть, – он вот-вот накроет ее губы своими, – Изабель, чтобы согревала мою постель и любовница, – он лизнул ее в губы, – чтобы возбуждала меня... – Он просунул язык между губами и начал исследовать ее язык.

Дейн попыталась возразить, но почувствовала, как кончик его языка вторгся в ее рот, после чего предательское тело едва не растаяло от потрясающей комбинации: нежная сладость влажного языка и гранитная твердость орудия его страсти.

Рот ее открылся ему навстречу, и руки сжались в кулаки. Она уже не знала, хочет ли оттолкнуть его или боится дотронуться до его груди, чтобы не сдаться окончательно.

Поцелуи Флинта унесли ее в состояние полусна, сладкого, греховного забытья, где все, кроме собственных ощущений, теряло смысл.

Хрупкая – она ощущала себя такой хрупкой по сравнению с ним, с напором его желания. Она чувствовала то, что должна чувствовать жена: чувство долга обязывало ее покориться, но девичья честь призывала сопротивляться всякому проявлению похоти.

Она потерялась между невыносимым желанием и презрением к себе за то, что у нее не хватает воли к сопротивлению.

Между тем тело уже давно успело предать ее. Оно жаждало поцелуев Флинта и реагировало соответственно, в то время как мозг лихорадочно искал отговорки, способные отсрочить полную капитуляцию на возможно более длительный срок.

«Ну что же, пусть будет так, мне ни к чему отвечать. Я могу исполнять свой долг, как положено жене... И это послужит ему уроком. Он ожидал найти в постели страстную и искушенную Изабель, а нашел девственную жену».

Вот и найден выход. Дейн почувствовала, что Флинт раздвинул ее ноги, приподнял, и тихо застонала, почувствовав, как он входит в нее.

Он толкал и прекращал движения. Снова и снова, пока не довел ее до неистовства, и лишь затем овладел ею до самой глубины.

Он сжимал в ладонях ее лицо и целовал в губы. Дейн казалось, что она больше не выдержит, но, когда он повел ее к заключительной стадии, к вершине наслаждения, она поймала себя на том, что сопротивляется удовольствию, что старается вести себя так, как положено послушной своему долгу жене...

– Черт возьми, черт возьми!

Потом была тишина, леденящее молчание, и Флинт смотрел прямо в голубые глаза жены. С их триумфальным выражением. Смотрел так зло, что она понимала – лучше ей ни слова не говорить.

– Такая послушная, совестливая, услужливая супруга, – прорычал он. – Такая податливая, такая... такая лгунья, черт возьми!

Вот этого она никак не ожидала услышать.

– Что? – Дейн чуть не подпрыгнула. – Чего еще ты ожидал от жены, ты, ублюдок? Ты женился на мне из-за денег, запер меня, украл мою одежду, превратил меня в вещь. А мне, мне что остается? Я буду играть свою роль до конца – у вещей нет чувств, они не умеют играть в игры и управлять плантацией. Они просто неодушевленные предметы, которые можно продавать, покупать и выставлять напоказ. И вот я перед тобой – тряпичная кукла с руками, ногами и телом, которое ты можешь согнуть так и эдак – как тебе вздумается, мой муж, и делать с ним все, что тебе угодно.

О Господи, она слышала, как Флинт прорычал что-то невнятное. Она думала, он ее ударит. Глаза его были как горящие уголья.

– Вещь, говоришь? – прошипел он, скатившись с нее без особых церемоний. – Сейчас посмотрим.

Флинт раскинул ее дрожащие ноги.

– Нет, – застонала Дейн, когда пальцы его коснулись ее вибрирующего центра.

– Нет? Но ведь куклы не умеют говорить. Куклы не могут иметь свое мнение и требовать ничего не могут. Вещь не может стонать от удовольствия, – добавил он, когда она, вопреки собственной воле, застонала и раскинула ноги пошире. – Ты создана быть любовницей, Изабель. Создана для меня. Ты навсегда моя, – шептал он, чувствуя, как реагирует на ласку ее тело. – Моя сладкая, моя...