Затем повернулась к Вениамину:

– А ты, милок, пошто чаёк-то без забелу пьёшь? Ить нам, гуранам, чай с молоком – что сера с табаком. Чай попьем, опосля самосаду покурим и заодно серу пожуём, покуль зубы ишшо держатся.

Вена, громко и продолжительно пошвыркивая, в знак согласия кивал головой и время от времени покрякивал. Горячий чай так и угревал в животах и расслаблял всё тело. Чаевали – аж до третьего пота. Тетя Маня едва успевала подталкивать нам свою стряпню, приговаривая:

– Угошшайтесь витушечками-то, не смушшайтесь. Ить не только для себя с Илюшей, а ишшо и для вас напекла. Оне толчёным семенем конопли намазаны. Ароматны да румяны. Сами во рту тают, сдобненьки да мяконьки – ум отъешь. А вы, поди, намаялись, коды по лесу-то хлестались, да намёрзлись, покуль доселя дотопали. Зима-то ноне стоит злюшшая-презлюшшая. Давнися тута такой не было. Эвон ко́ковень-то[8] с самого Рождества лютует. Да и бомбей такой хиузит, что навой раз с ног едва не сбиват. Чем ближе к весне, тем злее. Скорей бы уж Масленка подходила, да зима отпустила. Жду не дождуся. Да и скотина уже намаялась. Боюся, как бы не замоздела[9]. А то ведь и зáвсе околеть могёт. Охо-хо! Не приведи Господь!

После этих слов Маня поднялась из-за стола, прошла в передний угол, перекрестилась перед почерневшей иконой Георгия Победоносца, невесть как сбереженной в лихие годы, на ходу уголком головного платка отёрла губы и присела на кровать, опустив на колени натруженные руки с искривлёнными пальцами. Кот мигом запрыгнул туда же, усевшись рядом с хозяйкой.

Почаёвничав и поблагодарив Маню за угощение, объяснив Илье, где для него спрятана козья туша, мы взяли предложенные им сани, сложили в них трофеи и по темноте двинулись к Вене домой.

На станцию, сплошь забитую составами, пришли ближе к полуночи. А когда пролезли под вагонами на последнем пути, то вывернулись со своими козами прямо на Петелиху Откуда её несло в тот неурочный час, лишь Богу вéдомо.

Ошарашенная увиденным, она только и успела произнести: «Здравствуйте!» – и застыла, как вкопанная. И ещё долго смотрела нам вслед. Вена же высказал опасение, что нас опять сглазят.

А Синявкины чары после того исчезли. И мы уже редко приходили из тайги с пустыми руками. Оказалось, что Петелиха, да и Груня тут ни при чём. Да и в Синявкином колдовстве я сомневаюсь. Просто мы стали вести себя более уверенно и спокойно. Соответственно, правильно оценивать обстановку и не допускать ошибок. Это и стало залогом успеха.

Минуло полвека с того времени. Появилось и взросло ещё два поколения: внуки и правнуки. Давно уже улеглись на погостах Илья и Вена с жёнами. А я по милости Всевышнего ещё живу, заканчивая девятый десяток, сохраняя разум, телесное здоровье и бодрость духа. Не для того ли, чтобы рассказать потомкам о давно минувших временах?..

А той прежней и чудесной забайкальской кормилицы тайги уже нет. Исчезла под натиском дикой рыночной экономики за короткий период в четверть века. Её всю в виде сырой древесины алчные бизнесмены и всякого рода проходимцы вывезли в Китай – с молчаливого согласия (а где и при прямом содействии) чиновников.

Ну а что не смогли и не успели вывезти, то огненной метлой смели рукотворные пожары, устроенные с целью сокрытия хищнической вырубки и списанные в официальных отчётах на молнии, засухи, короткие замыкания на линиях электропередачи и палы, устраиваемые теми же раздолбаями из числа местных землепользователей.

Получилось по Марксу: «Цивилизация, если она развивается стихийно, оставляет после себя пустыню…»

Убежали за Становой хребет в Якутию звери, улетели птицы, исчезли многие виды насекомых. Где совсем недавно звучали птичьи голоса, стрекотали кузнечики, журчали ручьи и шелестели листья, воцарилась мертвенная тишина.

Зачастили пыльно-пепельные бури, сквозь которые едва проступало красное солнце. Многочисленные горные ручьи ушли вглубь и журчат теперь где-то под каменными осыпями. Лишённые защитной лесной кроны, высыхают хранилища влаги – мари, мочажины с поточинами, болота и озёра. Ливни и бури уносят с горных склонов остатки подстилки и почвенный слой, обнажая скальные породы, сметая в долины камни и песок, превращая некогда цветущий край в пустыню. Теперь после обильных дождей воде негде накапливаться, и она вся мгновенно скатывается в реки, порождая наводнения и смывая в пучину имущество тех, кто нажил его на вывозе леса за границу.

И поделом!.. Зло обернулось обильным урожаем к тем, кто его посеял. С каждым годом реки будут мелеть всё больше, пока не исчезнут совсем. А миллиарды тонн снеговой и дождевой воды, не задерживаясь в исчезнувшем накопительном слое, когда-то оберегаемом тайгой, будут скатываться в песчаные и каменные русла и мчаться к Амуру, Лене и Байкалу, сметая всё на своём пути.

Помню, как осенью в год Победы я, двенадцатилетний отрок, охотясь на рябчиков в окрестностях Усть-Кары в бассейне реки Шилки, вконец уставший и голодный, наткнулся на поляне на широченный пень даурской лиственницы.

Прилёг на него, соскрёб мох и из любознательности стал считать годовые кольца на солнечной стороне от края к центру. Насчитал триста семьдесят и далее не мог разобрать из-за плотности и почернения древесины. Дерево росло и простояло почти четыреста лет, пока его не спилили люди. Столько же времени (плюс триллионные денежные вложения) потребуется на лесопосадки и естественное восстановление тайги. Но для этого нужна будет другая, не рыночная экономика и люди с другими мозгами. Желательно, с еврейскими, как у Ландау. Или с немецкими, как у Бисмарка… Но не с такими, как у Чубайса, будь он не к ночи помянут.

Но только появятся ли они?.. Лично я не уверен. В любом случае, полноценную тайгу уже в былом величии восстановить невозможно.

А за Аргунью, в Китае, тайга осталась нетронутой, и стоит такая же, какой была сто и тысячу лет назад. Там ещё со времён Конфуция за самовольную рубку леса виновным отрубали правую руку И генетический страх живёт в людях и поныне. Да и традиции дают о себе знать. Об этом замечаю мимоходом, для примера рачительного использования отечественных природных ресурсов и для необходимости принятия строгих законов о сбережении природы. А с нею – и всего нашего удивительно терпеливого и стойкого народа.

На этой тревожной ноте заканчиваю свой рассказ.

Будьте здоровы и благоразумны!

Жил в Усть-Ононе уже вполне пожилой охотник Волокитин по прозвищу Дёмич. Пришлось мне с ним однажды во время белковья заночевать в таёжном зимовье. За долгий вечер переговорили о многом. Обратив внимание на мои лёгкие сошки из осины, он занялся их критикой:

– Чо это, паря, у тебя сажанки-то[10] таки хлипки?.. Могут сломаться и подвести при стрельбе. Да и при ходьбе в косогоре на них опираться тож надёжи-то мало.

– Зато лёгкие, и для моей мелкашки опора в самый раз. Пока не подводили. Это для карабина надо крепкие, из листвянки. Так у меня есть такие, храню их пока в кладовой до охоты на зверя. Час придёт – воспользуюсь.

– Из листвени, паря, самые сподручные. Мою судьбу они на фронте круто развернули. Если бы тогда оставили в пехоте, то так и до сих пор гнил бы в болотах под Тверью.

– А что, на фронте и сажанки были на вооружении?.. Впервые слышу.

– Было… не было… Многие из сибиряков-охотников их делали по возможности. И это не запрещалось. Хоть и не по уставу было, но зато на пользу.

…Значит, дело было так. Прибыл я с пополнением на Калининский фронт весной сорок второго в самые болота с перелесками. Перед нами в шестистах метрах лесистый островок, и на нём – немецкая пулемётная точка. И к этому островку наискосок из леса, что на той стороне болота, вела настеленная гать. А по ней по утрам немцы из леса свободно переходили на островок, и весь световой день пуляли по нам, не давая поднять головы. А на ночь уже, по потёмкам, уходили назад, в блиндажи. А когда нас поднимали в атаку, то они с пулемёта секли, как капусту. Народу там положили немерено. Много и моих земляков загинуло… Загинуть, конечно, не штука, да что толку в том, ежлив пользы от этого нет никому?.. Разве что врагу. А трупы так и лежали посередь болота. Над ними весь день кружило вороньё. А как оттуль подует ветер, то и дышать невозможно – одна вонь!