"Да и я сама не стала ли такой же?"

Да. И только Райярр Кайнен почему-то ухитрялся уцелеть.

– Ты прав, Лайонелл. Если я смогу получить Книгу раньше тебя – я обязательно это сделаю. Если ты получишь ее первым, и я смогу прикончить тебя и забрать ее, – она чуть усмехнулась, – я обязательно это сделаю. Ну, попытаюсь, во всяком случае. Но сейчас Райярр Кайнен мешает нам обоим, разве нет?

Лайонелл отвернул лицо от окна только ради того, чтобы снова продемонстрировать свою ничего не обещающую полуулыбку.

– Да не то чтобы, – безмятежно ответил он.

– Но ты ведь сам пытался его убить!

– Было дело, – лениво сказал Лайонелл, рассматривая из окна оживление магического города. Чаадан всегда выглядит таким непоседливым и текучим; особенно, если знать, как смотреть. Если видеть не только внешнее великолепие, но еще и все эти бесконечные вспышки разноцветной магии. – Когда была возможность тихо убрать его со сцены, не покидая собственного дома… во избежание неприятных сюрпризов. С другой стороны, он и пользы может принести немало, не зря же Совет призвал его в свое время обратно в Аран. Только сейчас… разве не должно мне больше беспокоиться о вас, леди Амария Орвелл? Вы ведь так желаете добиться титула Верховного для достопочтенного старого Мардагана?

В глазах Амарии промелькнул какой-то странный огонь – показался лишь на миг, и тут же исчез.

– Быть того не может, чтоб Райярр встал на твою сторону! – воскликнула она почти гневно.

И усмешка Лайонелла Хантора стала совсем немного шире.

– А как насчет тебя?

Амария только хмыкнула в ответ. Гордо подняла голову, увенчанную короной темных волос. И развернулась, чтобы уйти – тяжелые юбки взметнулись за ней парчовой волной.

И тогда вдруг Лайонелл Хантор вполголоса произнес:

– Он знает, Амари. Я сказал Райярру, что это Бернард голосовал за то, чтобы оставить ему жизнь. Он отчего-то был совершенно уверен, что то была ты.

Амария вышла, не ответив ничего.

…А теперь подгоняла свою лошадь, тем нетерпеливее, чем сильнее разгорался в ней гнев. Разгорался против ее воли – хотя, казалось бы, за восемь-то лет она в совершенстве научилась управлять своими чувствами. И самым противным в этой ситуации было то, что она совсем не понимала, откуда это свербящее чувство берется.

Не сожаление же, в самом деле. О чем ей сожалеть? О том, что голосовала за казнь для предателя и отступника? Для того, кого она ненавидела искренне и всей душой? О том, что он до сих пор верил в обратное?

Глупости. А Хантор-то каков. "Он не просто так рассказал мне о Бернарде. Он все равно что сам подписал для Райярра приговор. Снова". Ясно, что теперь Кайнен попытается найти Бернарда и вовлечь его в свою безнадежную борьбу за благополучие этого мира. И значит, ясно, куда теперь он пойдет. И где его нужно ждать.

И как с ним можно разделаться. О, как торопилась Амари, безжалостно загоняя коней, не менее суровая и к самой себе. Опередить Райярра; опередить и хорошо подготовиться; раз уж самой Амари не справиться с ним в открытом бою, а Лайонелл этой битвы не жаждет… Есть человек, который сможет по-своему совладать с Кайненом.

Нужна только скорость. Скорость и время. И добрая порция хорошей лжи, как следует приправленной правдой, правдой выстраданной и больной, и такой яркой, что в ее свете ложь уже будет не различить.

                        ***

На западной окраине Лирии, в горах, которые картографы до сих пор часто именуют старым лиринарским словом "Миаллирэ", а обыватели называют просто "Зелеными горами" – со времен древних поэтов и до сих пор, за тот чудесный изумрудный цвет, в который окрашиваются весной их склоны, – женщина по имени Фаралиндэ сердито стояла над дорогой, пока ветер трепал ее седые кудри.

Впрочем, давно ее так не звали. Теперь она была больше всего известна как Звериная ведьма. Были у нее когда-то и другие имена, но те уже за долгие годы стерлись и подзабылись. Что толку в именах, если нет никого, кто мог бы их произносить? Так что теперь и ей самой грубоватая кличка, данная суеверными селянами за ее странную магию, была ближе и привычнее.

Жила Звериная ведьма в уединении в горах, и больше всего не любила, когда ее там тревожили. Ей всегда казалось, что, если захочешь пообщаться с людьми – сам их найдешь, и вовсе ни к чему этим людям являться к ней домой. Она обладала немалой силой, но редко вмешивалась в происходящее вокруг – только если что-то ее действительно задевало.

А несколько дней назад как раз произошло такое редкостное событие. Фаралиндэ гневно хмурила брови, сумрачно глядя на пейзаж перед ней. Горы, конечно, потускнели с наступлением осени; земля стала тоскливо-коричневой, будто ржавой, а ветер то и дело заволакивал верхушки гор туманной дымкой. И все же и такие горы были по-своему хороши – чуть грустная и мирная картина. И – Фаралиндэ сжала кулаки, – она никому не позволит нарушить этот мир.

Звериная ведьма прищурилась, разглядывая приближающегося к ней человека. Она ждала его – еле сдерживая бурлящий в ней гнев. Как хорошо, что та несчастная девочка осмелилась к ней обратиться и попросить у нее помощи. О да, она задержит негодяя. Грязный человечишка, убийца, чьи грехи неисчислимы, не принесет сюда войну снова. Никогда, пока жива Звериная ведьма.

Та, испуганная и растрепанная, горько плакала. Сбивчиво каялась в своих грехах – и в том, как была боевым магом, и в том, как хотела потом хорошей жизни, и даже в том, в чем не было ее вины, а была лишь война. Фаралиндэ прожила очень много лет; куда больше, чем можно было бы предположить. Она видела много войны. И хорошо понимала, как она калечит эти несчастные души. Кровь, смерть и насилие – вот что они видят с детства. А людей обязательно определяют в союзники или враги, иначе не могут. А от союзника каждый миг ждут кинжала в спину – и готовят свой. Такие они, дети войны, считающие, что это – естественное состояние человека. Сама Звериная ведьма не такая, но хорошо это понимает, ведь большую часть и ее жизни тоже была война. Теперь же наконец настал такой долгий, хрупкий и прекрасный мир. И неужели ж можно допустить, чтобы один жестокий маг все разрушил?

И не то чтобы Фаралиндэ настолько уж беспокоили другие люди. Просто она терпеть не могла подлости и несправедливости. Такие вещи разжигали в ней безудержный гнев.

А этот мерзавец был очень подлым. Человек, одержимый властью, и ради нее ступающий по трупам. В годы войны отнимавший жизнь у сотен людей – и получавший от этого удовольствие.

"Я не смогу остановить его, – плакала пришедшая женщина, и ее плечи мелко вздрагивали. – Я не такой сильный маг! И… И… И он однажды спас мне жизнь… а после грязно использовал, обманул и бросил! Если теперь он меня настигнет… И если вырвет из меня информацию о Книге, что он ищет… Весь мир снова превратит в одно большое поле боя! Он ни в чем предела не знает!"

Она не врала. Даже Звериная ведьма была поражена той болью, что горела в ее темных глазах, когда женщина рассказывала о событиях десятилетней давности. И гнев, что проснулся в душе Фаралиндэ, было уже не унять.

"Я остановлю его", – пообещала она больше себе, чем той бедной девчонке.

Если кого-то и ненавидела Звериная ведьма в этой жизни – это предателей и насильников.

"Не люди. Они не люди". Они и животными-то, по-хорошему, быть недостойны. Так что было настолько трудно сдерживать себя и разговаривать с ним лицом к лицу. Конечно, и безопаснее было бы напасть на мерзавца неожиданно и из засады, если он действительно такой уж сильный маг. Да только не Звериной ведьме опускаться до низостей, свойственных таким, как он.

– Ты Райярр Кайнен? – спросила она, высокомерно глядя прямо в его бесстыжие карие глаза. Он смотрел доброжелательно и спокойно – но так просто Звериную ведьму не провести.

– Да, – ответил маг немного удивленно. Ветер рвал их волосы – пепельно-серые пряди Фаралиндэ, каштановые с приглушенной медью – Райярра, развевал их одежды. Фаралиндэ стояла чуть выше по дороге – и смотрела на мага сверху вниз.