Я всегда ему верила, считала его честным и благородным. И – вот…

Это был слом в моей жизни. Мне не хотелось уже никому верить. Мне вообще ничего не хотелось. Я ничего не видела в будущем, я бросила вызов отцу, маме, себе, всем… И я потопала на прогулку вместе с Ленкой. И я пустилась во все тяжкие – стала курить и быстро подсела.

Вскоре для меня стало плёвым делом выкурить в день одну-две пачки сигарет. А Ленка, подумать только, изливала мне личное.

– Эх, Марианка! – надув губы, доверительно произносила она перед очередным девичьим трёпом.

Почему она вроде уважала меня?

Я, таким образом, уже знала, как однажды, выкурив гашишу, Ленка хулиганила на улице, кидаясь камнями, её схватили и посадили за решётку в темницу. Внёс за неё деньги и освободил из темницы её отец. Но дома он выдрал её солдатским ремнём. И она ходила в синяках на спине, с красными от скупых слёз наглой девки глазами.

Вскоре отец её стал гвардейцем, чтобы впредь под свою ответственность забирать дочь из темницы, если она снова туда попадёт.

Рано утром Ленка вела в ясли маленького братика. А вечером мы сидели с ней и ещё с Гретхен на скамейке, курили, у меня уже доходило до трёх пачек в день. Выпившая медовухи Ленка рассказывала мне, как мама купила ей на её двадцатилетие несколько пар новых шёлковых панталон – на кулиске-завязке и на резинке.

Ленка зычно распевала на лавочке песни. Андрей, её прихехешник, визжал, плясал в одиночку, бегал отлить за скамейку, играл в бильбоке.

Это всё было безнадежно, животно, забвенно, чувственно и офигенно…

И однажды мы завернули в ту старую крепость на холме, замшелую заброшку времён западных переселений, когда пресловутый Вейк ещё обозначали на картах.

Про эту крепость поговаривали разное. Но мы упорно шли – я, она и Андрей. А когда пересекали поле, то у берёзовой рощицы увидели Грету, которая в томном одиночестве стреляла из арбалета в сухое дерево. Раз за разом, освобождаясь от какой-то внутренней, только ей понятной фрустрации. И снова её глаза – то маслено-хитрые, то потупленные – переключали две личности одной Гретхен – нагленькую и застенчивую.

Мы взяли её с собой, и она потопала за нами, убрав арбалет со стрелами в специальный футляр за спиной, на манер котомки. Её фигуру снова облегал костюм амазонки. Она явно любила его, хотя амазонкой и не была – характерные внешние черты отсутствовали.

Мы поднялись на верхний ярус крепости, к её зубцам, по истёртым веками ступенькам.

Внутри, на облезлых кирпичных стенах, виднелись замысловатые наборы рун, неизвестные нам. Также – фаллические символы и порнографические изображения, и просто чьи-то имена.

Но оказалось, что Лена и Андрей уже давно забирались сюда для любовных уединений ночью над землёй. Из старых кирпичей они построили ветрозащитное укрытие, покрыли его кровлей, положили широкую перину, на которой можно было лежать или сидеть, на полочку сложили корзины с едой и бутылки с соками и содовой водой.

Мы сидели вчетвером, курили, играли в карты и домино, ели и пили. Потом отправились бродить по крепости и нашли странный предмет в одном из казематов, похожий на изготовленный кем-то факел, только отсыревший.

На следующей неделе мы снова завернули на наши скамейки. Было тепло и солнечно. Мы кайфовали, я курила одну за другой. Потом Ленка с Андрюхой снова не поладили. Они стояли перед нашей скамейкой друг против друга, и она щёлкала его по мордасам.

Наконец, побив, отвернулась, попросила банку с содовой и начала жадно пить, стоя, запрокинув голову. И тут у неё упали панталоны. Очевидно, подвела кулиска. Спланировали на туфли.

Скамейка затряслась – мы хохотали так, что мутилось в глазах, до истерического припадка.

Ленка посмотрела вниз, прикрыла ладонью рот (странный жест, но его делают в подобных случаях), торопливо натянула упавшее исподнее, повернувшись к нам задом, затянула кулиску, одёрнула платье. Затем, развернувшись лицом, подёргалась и передразнила нас гримасой, типа: «Ну и чего – ха-ха?»

На другой день на лекции Захара Семёновича она громко призвала его засунуть эти контурные карты в п…

Захар Семёнович, не выдержав, изумил всех.

– Сама ты туда иди! Сама оттуда вышла – у своей мамочки!! – заорал он.

Ленка смотрела вытаращенными глазами. Она была в реальном шоке.

А на третий день мы снова посетили крепость, тот самый уголок. Ленка была в кожаной шапочке и жевала резинку.

И меня теперь что-то неудержимо тянуло в эту крепость, где мы никогда никого не встречали, кроме самих себя, и нами было ещё не обследовано подземелье под ней.

Меня влекло туда не меньше, чем теперь к сигаретам. И я, привязав к голове специальную свечу Яблочкова, в одиночку отправилась в нашу крепость и стала спускаться вниз по лестнице – в подземелье, где мы ещё не бывали.

Подземелье становилось темнее и глубже. И у меня захолонуло сердце, когда что-то громко звякнуло в тишине под ногой. Я посмотрела и увидела мятое тонкое медное блюдо. Как оно оказалось здесь?

Дальше простирался коридор с гнёздами для светильников по бокам и обвалившейся лепниной. И под ногами попадались металлические стаканы да коробки от киноплёнки.

А потом коридор привёл меня в низкий обширный каземат, и только сверху из люков или бойниц падал слабый свет солнца. Справа находилась большущая каменная тумба, вверх по узкому квадратному лазу вели металлические вбитые скобы. А впереди располагалось другое помещение с наполовину сорванной дверью. Но там – царила абсолютная темнота.

Захар Семёнович вскоре простился во всеми как преподаватель. Он уходил в отставку и теперь собирался необременительно работать в буфетной в нашем же училище.

Он появился на летней сцене перед собравшимися учащимися и доцентами. Не в привычном клетчатом костюмчике, а в штанах горца на подтяжках и в рубахе с воротником апаш. Это было слишком неожиданно.

Но окончательно поразило всех, когда он, просто и ясно смотря всем в глаза со сцены и попрощавшись наконец с училищем как учитель, продекламировал как бы свой собственный, заключительный, сольный монолог:

Окончания некоторых строк он раскатывал немного пронзительно и истерично, однако – ни разу не переиграв. А последние две строчки прочёл тихо, но чётко. С достоинством и смирением одновременно.

Зал ответил ошарашенным полным молчанием, а потом – овацией. А Захар Семёнович почти незаметно исчез со сцены, более ничего не добавляя.

…Нечто было там, внизу, что теперь тянуло меня – скрыться от мира в этом уединённом подземелье и поселиться в нём. И я покидала дом и шла туда.