В финале нашего общения было решено сменить тактику и зайти в известный, престижный бар на Крещатике. Впервые официально заказали по рюмке коньяка и кофе. Покидая его, я задержался, увидев одиноко сидящего за столиком и явно скучающего парня с яркой ближневосточной внешностью. Зачем-то подсел к нему и спросил, почему он еще не в Израиле. Это ему так понравилось, что он предложил выпить, и мы какое-то время очень тепло пообщались. В итоге я отстал от компании, которая куда-то свернула с освещенного Крещатика. Настроение было приподнятым, и я решил позвонить своей киевской подружке, знакомой еще со студенческих лет. Во время разговора у телефонной будки неожиданно остановилась милицейская машина. Высунувшийся из нее молодой сержант пальцем показал, чтобы я подошел к нему. Это было явное хамство, и я предложил ему самому подойти, если надо. Из машины сразу же выскочили два радостных милиционера, которые без лишних слов затолкали меня в канареечный уазик. Я еще никогда не попадал в подобный транспорт, поэтому, сидя на заднем сидении с зарешеченным окошком, не без интереса осмотрелся и стал ждать развития событий. А они развивались стремительно.

Меня быстро привезли в отделение и, забрав паспорт, оставили в коридоре. Садясь на кресло, я не заметил, что оно откидное, и завалился на пол.

– Э, да ты действительно пьян! – с удовлетворением констатировал милиционер и скрылся в дежурной комнате. Вскоре меня пригласили туда и предложили подписать протокол. Прочитав, что я был задержан в нетрезвом состоянии и своим видом «оскорблял жителей Киева», я категорически отказался это сделать. Тут в дежурку зашел подполковник милиции, и все почтительно встали. Судя по реакции, он был начальником отделения. Поэтому я обратился лично к нему:

– Товарищ подполковник! За что меня привезли в отделение? Я что, валялся на улице, приставал к прохожим или устроил драку? О каком оскорблении Киева идет речь?

Но тот лишь мимоходом взглянул в мою сторону и, отдав распоряжение, удалился. Сразу же после этого милиционеры, как по команде, окружили меня, а низенький квадратный сержант с лицом без намека даже на знание алфавита стал явно примеряться к моему подбородку. Я отметил его огромные кулаки и постоянно поворачивался к нему боком, чтобы зимний воротник пальто не позволил ему нанести точный зубодробительный удар. Увидев происходящие маневры, сидевший за стойкой дежурный устало посоветовал:

– Слушай, парень, подпиши и не рыпайся! Все равно ведь тебя заставят!

Понимая, что сейчас меня могут реально поколотить без свидетелей, я гордо заявил, что подчиняюсь насилию. Но когда мне сунули протокол, оставил в нем какую-то закорючку, не имеющую ничего общего с личной подписью. Удовлетворенные стражи порядка тут же успокоились и почти доброжелательно выдворили меня из околотка, при этом посоветовав прийти в отделение на следующий день. Оказавшись в незнакомом темном дворе, я вдруг увидел подполковника, который, громко хлопнув дверью, сел в подъехавшую черную «Волгу». Опьяненный не только коньяком, но и свободой, я уперся в капот и перегородил дорогу, потребовав, чтобы меня отвезли, откуда взяли. Резко газанув, «Волга» рванула назад, и я от неожиданности рухнул в сугроб. Объехав возникшее препятствие, машина, взвизгнув тормозами, выехала со двора. Мне же пришлось самому искать дорогу в гостиницу. Пройдя через высокую арку, я вышел на улицу и вскочил в подошедший ярко освещенный пустой трамвай. Сел на сиденье и тут же заснул – выпитый за вечер «коктейль» все же дал о себе знать!

Проснулся от толчка в плечо:

– Приехали. Конечная.

Открыв глаза, увидел, как водитель прошел по салону и закрыл за собой дверь кабины. Спросонья выскочил из теплого трамвая, который тут же развернулся по кругу и, позванивая и мигая огнями, стал быстро удаляться в ночную мглу. Я же оказался ночью совершенно один на какой-то остановке в черном зимнем лесу за городом. После трамвая особенно остро почувствовал крепкий мороз. Положение было критическим. Реально замаячило возвращение по шпалам в неизвестном направлении и на неизвестное расстояние. Осмотревшись, увидел, что вдали, за заснеженным полем виднеется освещенное здание. Как прошел по снежной целине, не запомнил, но, выбравшись на дорогу, увидел, что возле здания стоит автобус. В него садились какие-то мрачные и молчаливые люди. Подошел к передней дверце и объяснил водителю свою ситуацию. Услышав, что я побывал в милиции, он очень эмоционально выразился по ее адресу и пригласил меня в салон. Вскоре заполненный автобус куда-то поехал. Оказалось, что он развозил рабочих после смены, которая закончилась на каком-то загородном заводе глубокой ночью. Стоя у лобового окна, я пытался сориентироваться, но автобус ехал по неизвестным мне лесным дорогам и городским окраинам. Неожиданно он остановился у освещенного подъезда, и я увидел… гостиницу «Славутич», в которой мы жили с Ильей. Только тогда понял, как мне повезло!

Зайдя в гостиничный номер, увидел пустые бутылки и остатки закуски на столе. На полу спал в пальто один из наших киевских друзей. Моя кровать была не занята, и я с облегчением рухнул в объятия Морфея. Утром все одновременно проснулись от холода и зимнего тумана, проникшего через распахнутое окно в наш номер. Осмотрев комнату, Илья констатировал:

– У нас как на зимнем побережье Атлантического океана – холодно, туман и пахнет селедкой!

Естественно, в тот день о какой-либо работе не могло быть и речи. Мы приходили в себя после знакомства с местными корифеями, а я еще и после знакомства с блюстителями порядка. Вечером меня пригласили в Оперный театр, где я пытался смотреть балет «Лесная песня», но остаточное похмелье не позволило по достоинству оценить постановку поэтического шедевра Леси Украинки. Запомнились лишь галерка под потолком, топот кордебалета, а также красочная шаль и утонченная красота моей подруги.

Весь день и вечер размышлял, что делать, и в итоге решил никуда не идти. Тем более, в какое отделение милиции меня привезли, я так и не узнал и был уверен, что без точного адреса меня вряд ли найдут.

Но киевские стражи порядка недолго ломали голову над этим вопросом, и спустя две недели в Кишинев пришло официальное письмо на имя «Директора Кишиневской академии наук». Попало оно прямо на стол президента, и тот дал распоряжение разобраться и строго наказать «молодого наглеца», который в первой же командировке умудрился загреметь в милицию. Разразился скандал, который позволил мне запомнить знаковые знакомства в Киеве в мельчайших подробностях. С большим трудом удалось из него выбраться и избежать увольнения. Но это уже совсем другая история.

Через год после киевской поездки Илья умудрился где-то поломать руку. Почти месяц проходил с забинтованной конечностью, которая заканчивалась почему-то вертикально торчащей кистью. О причине случившегося он никому не рассказывал, но шутил, что писать теперь не может и не привык держать стакан в левой руке. В конце четвертой недели отпросился с работы, сообщив, что идет в больницу снимать гипс. Уходил он явно в приподнятом настроении и это радостное событие обещал отметить вечером.

Но спустя пару часов появился в кабинете со свежим гипсом на руке. Правда, теперь ее кисть была направлена в противоположную сторону – вертикально вниз. На наш вопрос Илья рассказал следующую историю:

«Пришел снимать гипс к хирургу. Смотрю, за столом сидит здоровенный мужик в белом халате с закатанными рукавами, из которых торчат волосатые руки с огромными кулаками. Не особо церемонясь, срезал гипс, осмотрел и пощупал руку, а затем задумался. Рука лежит на столе. Спрашиваю:

– Есть проблемы?

И слышу ответ:

– Есть. У вас рука неправильно срослась.

– Что будем делать?

– Как что? Ломать!

– Вот это да! Когда?

– Не знаю! Будем решать! А что это у вас за спиной? – И смотрит на входную дверь.

– Где?

Я машинально оглядываюсь назад, и в этот же момент он бьет своим кулаком-кувалдой по перелому. Я аж завыл от боли и неожиданности, но сквозь звон в ушах слышу: