– Без меня хотели всё устроить, – пеняет она, впрочем, беззлобно. – Не боишься прогневить покровительницу семейного счастья, а, Афина?

Она только усмехается – кто бы говорил о семейном счастье! Что ты о нём знаешь? И отвечает прямо и гордо:

– Нет, не боюсь. Вряд ли кара будет страшнее той, которой отец уже подвергал Тея. А мне – ты не указ и не авторитет.

Гера как-то скисает. Раньше бы она вспылила, разгневалась, указывала Афине на её место и напоминала, с кем та разговаривает. Но не теперь, когда они с Зевсом расстались окончательно, и спеси у бывшей владычицы изрядно поубавилось. Облик Геры ещё хранит следы былого величия, но уже заметно, что кое-кто изрядно поизносился, как и её некогда брендовая одежда.

Я не злорадствую, хотя могла бы, скорее, мне неловко рядом с ней.

Гера накрывает ладонью раззолоченную визитку брачного агентства «Счастливая семья», уставляется в стол и замолкает. Ей нечего сказать – она и впрямь не авторитет в семейных делах. Да и может ли им быть женщина, чей супруг постоянно изменял ей с титанидами, богинями, нимфами и даже смертными, бесцеремонно притаскивая на Олимп своих многочисленных отпрысков?

Я поднимаюсь, беру сумку и плащ.

– Побегу, – сообщаю, чтобы хоть как-то прервать это гнетущее молчание, – у меня сегодня ещё одна невеста. Скоро придёт.

Чмокаю Афину в щёку, киваю Гере и бегу к выходу, но вдруг замираю, пронзённая внезапной догадкой. Медленно поворачиваюсь, уставляюсь в макушку Геры, где поблёскивает золотом черепаховый гребень, и спрашиваю:

– Как ты нас нашла?

– С.О.Б., – с неприкрытым ехидством отзывается она. – Твой муж опять активировал.

Я поспешно выскакиваю на улицу и не спешу одеваться, несмотря на противный моросящий дождь. Потому что страх ядовитой слизью растекается по телу, парализует движения и мысли.

Если Аид снова активировал «Систему Отслеживания Богов», значит, случилось что-то очень-очень плохое.

***

Своего красного «Жука» паркую недалеко от входа во флористический салон «Весенний сад».

Едва открываю дверь и вхожу, как Левкиппа, Фено и Иахе перестают отбирать цветы для сегодняшних заказов и с улыбками оборачиваются ко мне:

– Радуйся, Кора!

Для них я – всегда и вечно – Кора3. Наверное, так правильно. И им лучше меня не знать Персефоной, Богиней Подземной весны, чудовищем с отравленными шагами.

И мне нерадостно, мне страшно. Слишком много задушенных когда-то опасений повылезло из темных уголков подсознания, слишком много монстров тянет мохнатые лапы к горлу: перекрыть дыхание, замордовать, уморить.

– Радуйтесь, – отвечаю почти на автомате и бреду в кабинет.

Каллигенейя за секретарским столом всматривается чересчур внимательно, понимающе приподнимает очки. И даже фикус за её спиной, кажется, видит меня насквозь.

– Принести чего-нибудь? Чай, кофе, покрепче? – обеспокоенно интересуется моя верная стражница. Сначала её ко мне для этих целей приставляла мама, теперь она спелась с моим мужем. Чуть что со мной не так – сразу докладывает ему, словно не я её босс.

Я немного злюсь, потому что попасть от гиперопеки матери под диктаторскую заботу мужа – то ещё удовольствие. Но я не жалуюсь. Нельзя. Начнешь жаловаться на тех, кто тебя искренне любит – любовь оставит тебя. Не верите – спросите у Афродиты. Каллигенейя тоже любит меня, и поэтому я прощаю ей – моей надсмотрщице – звонки мужу, как прощала раньше доклады маме.

– Пока ничего не нужно, – мягко отзываюсь. – Скоро подойдёт невеста. Проводи ко мне.

– Хорошо.

Я вхожу в свой кабинет и падаю в кресло. Внутри всё колотится и клокочет. Руки тянутся или к телефону – позвонить, выспросить, что произошло, – или к тонкой полоске золота на безымянном пальце: стоит коснуться – и голос мужа зазвучит в голове. Никаких телефонов не надо. Но это глупо. Он обязательно расскажет всё сам. А отвлекать сейчас, когда он и так, наверное, взвинчен до предела, ещё и своими страхами с предчувствиями – эгоистично и по-детски.

А ещё Гера и этот её потерянный вид, потрёпанное величие, сломанность… Не знаю почему, но каждый раз мне стыдно перед ней. Стыдно ещё с того наказания после бунта на Олимпе…

Кора только вернулась из Подземного царства. Она уже успела переодеться в светло-зелёный хитон, вплести в волосы цветы, когда в комнату вошла мать.

Деметра шагнула к ней без обычного «радуйся» и заключила в объятия. Только теперь дочь заметила, что глаза матери полны слёз. Сейчас она чувствовала себя более взрослой, усадила Деметру на дифр4 у стены, протянула отвар из листьев мяты (замечательные успокаивающие настои выходили из бывшей любовницы мужа5).

Деметра сделала несколько больших глотков, передала дочери кубок и только тогда ответила на вопрос, о котором просто кричали глаза Коры:

– Это из-за Геры. Ты ведь слышала о заговоре?

Ещё бы ей не слышать, если Аид из-за своих олимпийских родственников потерял покой и сон. Ходил злой и нервный и на все её вопросы отвечал коротким резким «Не лезь!».

Они подолгу о чём-то шептались с Гермесом, закрываясь в мужской половине. А потом исчезали на несколько дней. Кора была уверена: муж – как всегда незримой тенью в шлеме-невидимке – вмешивался в дела своих державных братьев, которых нередко надо было осаживать и вразумлять. Но больше всего он желал незыблемости установленного порядка, бросая: «У меня тут Тартар, а они со своими…» Аид редко договаривал, она научилась понимать по обрывкам фраз.

Но в этот раз обрывков не хватало – они не удовлетворяли. Пришлось идти к Гекате. Трехтелая ведьма перекрёстков хоть и поднималась в Серединный мир исключительно по ночам, но знала порой больше, чем сами обитатели Олимпа.

На Персефону она посмотрела лукаво, обернув к ней одно из трех лиц.

– На Олимпе зреет что-то нехорошее, – проговорила она. – Ко мне присылали… За отваром… От Геры…

Персефона ходила туда-сюда по комнате Гекаты, где густо пахло травами, а в котлах дымились и булькали зелья столь опасные, что даже бессмертным не стоило приближаться к ним.

– Почему к тебе? Почему не к Гипносу?

Геката хмыкнула: ну, Владычица, ты же умная – думай!

И Персефона подумала и сама ответила на свой вопрос:

– Потому что им нужен сон более надежный, чем тот, который может плеснуть из своей чаши Гипнос.

– Верно, – отозвалась Геката, помешивая жуткое варево в одном из котлов и бросая туда лапку какого-то существа.

Персефону передёрнуло.

– И ты дала отвар? – спросила царица Подземного мира.

Геката только хмыкнула. Можно было даже не спрашивать: конечно, дала.

Трёхтелая бросила в пространство, не отрываясь от своего занятия:

– Скоро шатнётся трон Громовержца. Вот тогда-то стервятники и налетят.

– Кто ещё участвует, кроме Геры? – тон Персефоны всё больше походил на допросный, но на Гекату это мало действовало. Казалось, она забавлялась. Всем – и тем, что посылала на Олимп отвары, способные надолго усыпить верховного бога, и предстоящей сварой престолонаследников, и волнением своей Владычицы.

– Тебе лучше спросить у Гермеса. Я знаю даже не слухи, а отголоски слухов.

– Мне хватит и отголосков, – твердо произнесла Персефона, усаживаясь на высокое кресло, изящно складывая тонкие ладони на спинке и опираясь маленькими ступнями о подножье.

– Я слышала о Посейдоне и Аполлоне.

Посейдон – логично. Он вечно был недоволен своим жребием и завидовал младшему брату, гордо восседавшему на Олимпе. А вот Аполлон? Никогда бы не подумала, что под его золотистыми кудрями зреют такие коварные планы. Да и кто заподозрит в крамоле красавца-поэта с вечной кифарой под мышкой? Наверное, те, кто забывает о том, что он ещё и прекрасный лучник, который некогда убил дракона Пифона – сына Геи-Земли, едва не улетел за это в Тартар (тогда тоже вмешался Аид: «Только не в Тартар! От его песен точно все титаны разбегутся!») и провел восемь лет в скитаниях, заслуживая милость матери-Земли. Златокудрый кифаред не так прост, и в глазах его – серебряные стрелы. Для тех, кто умеет смотреть. И даже сам Гелиос-Солнце даёт ему порой управлять своей колесницей. А ведь лошадей Гелиоса не так просто обуздать и сильнейшим из олимпийцев. Значит, Аполлона тоже не стоит недооценивать. Да уж, эта троица – Гера, Посейдон и Аполлон – действительно способны перевернуть Олимп.