Сон первый: нарциссы и гранатовый сок

…весна… цветущий луг…

– Мама, а почему у нас не растут нарциссы?

Девушка положила голову на колени молодой и ослепительно красивой женщины. Толстая коса цвета спелой пшеницы обвивала её высокий чистый лоб, ветер плескал светло-желтый пеплос. Идеально очерченные полные губы трогала мягкая улыбка.

Женщина нежно погладила девушку по медно-рыжим волосам и ответила:

– Зачем они тебе, доченька? Нарциссы надменны и холодны. Они никогда не станут любить тебя так, как… анемоны… Взгляни, как они тянутся к тебе! Ждут ласки от богини весны.

Девушка поднялась, расправила хитон из тонкого зелёного хлопка и вздохнула:

– Анемоны ветрены и непостоянны. Они любят всех. То ли дело завоевать нарцисс.

В её зелёных, как свежая весенняя трава, глазах отразился азарт.

Женщина мягко улыбнулась и покачала головой:

– Ох, милая Кора, лучше держись подальше от этих цветов. Нарциссы красивы только внешне. Но то опасная красота – внутри они полны ядовитой слизи. Они отравят тебя. Ты умрёшь и попадёшь к Аиду.

Кора рассмеялась серебристо и звонко:

– Мамочка, я же Богиня Весны! Я бессмертна! Точно не умру от цветочной слизи!

И она вновь порывисто обняла мать.

Деметра поцеловала дочь в чистый лоб и попыталась отогнать дурное предчувствие. Чтобы заглушить его, Богиня Плодородия страстно прижала к груди своё единственное и обожаемое дитя…

И не видела, как широко распахнулись глаза Коры: за спиной матери вырастал огромный нарцисс. Его стебель раскалывался, и на землю вытекала ядовитая слизь – она аспидом ползла всё ближе и ближе между зелёных трав, гнутым кинжалом взблёскивая среди цветов… Наливалась, алела и пахла… дурманяще и смертельно – гранатовым соком…

Я просыпаюсь, лихорадочно хватая ртом воздух. Слишком цепкий, слишком леденящий ужас выползает за мной из того сна. Никогда не досматриваю его до конца, но точно знаю, чем он закончится: гранатовый сок, смешанный со слизью, доберётся до Коры, пропитает её, и с этого момента каждый шаг её будет отравлен и смертелен. Поступь богини Подземной Весны – шествие чудовища, коему нет равных.

Я задыхаюсь, потому что страх удавкой сжимается на горле.

– Сейчас же спать! – раздаётся над ухом приказ. Такому можно только беспрекословно подчиниться. Меня обнимают сильные руки и утаскивают на подушку, бережно укутывают одеялом. – А Фобетора1 поймаю – такой кошмар ему устрою…

Низкий бархатный голос действует успокаивающе. Устраиваюсь поудобнее в надежном кольце рук, прижимаюсь к горячему мужскому телу и смыкаю веки. Теперь страшные, но вещие сны не придут. Муж всегда закрывает надежнее любого щита. И всегда держит крепко, не отпустит, не отдаст никому. Даже тому чудовищу, что ворошится у меня внутри. Ему – особенно.

Я знаю…

***

…утро серое, как глаза Афины.

– Пасмурно, – говорит она.

– Осень… – пожимаю плечами. Смотрю на неё – подругу юности2, вечно молодую мудрость и войну, чуть усталую и печальную. – Значит, отцу не скажешь?

В утреннем кафе пусто. У барной стойки, уткнувшись в айфон, сидит юноша-бармен, рядом скучает, пытаясь заглянуть ему через плечо, ярко накрашенная официантка. Тихо гудят лампы дневного света. Слишком тусклые, чтобы разогнать полумрак, в котором тонконогими оленятами маячат столики и стулья.

– Нет, – говорит Афина и качает чашечку густого кофе тонкими, но сильными пальцами. – Мы не хотим свадьбу. Тей говорит, вечер только для самых близких…

Тей у неё мудрый и вещий, всегда был таким, за то Зевс его и недолюбливал. А их союз уж точно не одобрит. Значит, свадьба рискует превратиться в побоище. Правильно, лучше вот так, тихо. Только близких… Интересно, кто они?

Она отвечает на незаданный вопрос:

– Позовём тебя с Аидом, Афродиту с Гефестом – без них никак, друг Тея же. Пару ребят-учёных из отдела ядерной физики.

– Смертных?

– Да, смертных, – она гордо вскидывает голову. – Ты что-то имеешь против?

– Я – нет, – заверяю искренне, – а вот Афродита будет кривить губы.

– Или строить им глазки, – невесело и немного устало улыбается Афина, – но я думаю, мы все вместе как-нибудь с этим справимся.

Хорошо, согласно киваю и вспоминаю ещё одну подругу юности:

– А Артемиду?

Афина отрицательно мотает головой:

– Она не простит. Я ведь предаю ваш обет.

В этом веке – сумасшедшем, вечно спешащем и вечно опаздывающем, веке мнимых свобод и неисполняемых правил – Артемида нашла себя. Здесь она активно возглавляла феминистские организации, проводила феминистские конференции и устраивала феминистские шествия. Сумасшедший век, где женщины идут войной на мужчин, забывая, что между ними может быть только одна война – на ложе любви. Меня Артемида простила – более-менее. В конце концов, похищение, принуждение, ты не виновата. Афине будет сложнее. Даже то, что она давала пресловутый обет, чтобы сохранить верность своему единственному, станет слабым оправданием.

– Но ведь ей всё равно придётся сказать.

Афина устало соглашается:

– Конечно, придётся. Если узнает сама – будет хуже. А так…

Она не договаривает, но я понимаю: глаза в глаза, держа за руки старинную подругу, рассказывать будет легче, и, может статься, та даже поймёт. Афина не зря – мудрость: иногда проще сказать правду, пусть болезненную, прямо в лицо, чтобы не дать разгореться войне.

Но мне за последние тысячелетия слишком надоели войны – домашние и мировые, мудрые и глупые, – поэтому я увожу разговор в более приятное и привычное для меня русло.

– Давай выберем цветы для букета.

Афина улыбается, машет рукой.

– Нет уж, тут ты сама как-нибудь. Я совсем ничего не смыслю в цветах, хоть и росла с тобой.

Я киваю, соглашаясь, и выкладываю на стол карточки:

– Узамбарские фиалки, ветки оливы, цветущий мирт и его ягоды, хамелауциум.

– Лилии, – неожиданно добавляет она, вытаскивая карточку из стопки.

Действительно, белые лилии – символ чистоты и девственности – ей подойдут.

– Эдельвейсы, – добавляю я ещё одну картинку.

И вижу – её глаза загораются тихой радостью. Ещё бы! Эдельвейс – цветок мужества и стойкости, не зря зовут Прометеевым. Ведь он растёт высоко в горах, куда добираются только самые смелые и отчаянные. Говорят, этот цветок вырос из капель Прометеевой крови. Светлая и прекрасная звезда, которая манит людей, зовёт совершать подвиги, будоражит ум. Тею определенно будет приятно.

– Добавим крупноцветковый барвинок и листья дуба, можно и немного желудей. И цинерарию – для серебристой нежности.

Символ житейской мудрости тоже будет кстати в букете Афины.

Та с одобрением смотрит на разложенные перед ней изображения цветов.

– Это определённо будет самый красивый букет невесты. Спасибо, Кора.

Она тянется через стол и целует меня в щёку.

Тут открывается дверь, тихо звякая привязанным к ней колокольчиком, вскидывается официантка, бармен отрывает взгляд от экрана айфона, я проливаю кофе прямо на фотографии растений…

На пороге маленького городского кафе, блистая державной красотой, стоит сама Гера. В ярко-красном лёгком пальто, строгом бело-песочном брючном костюме. Темные с золотым отливом волосы собраны в высокую причёску.

Величественным шагом царицы мира она направляется к нам, игнорируя кинувшуюся к ней официантку с меню.

Присаживается на свободный стул – прямая, гордая, совершенная. Даже пролитый мной кофе мгновенно высыхает, не смея при ней марать белизну скатерти. А я поспешно отвожу взгляд, чтобы ненароком не встретиться с её глазами и не прочесть в них то, чего не следует знать посторонним о великой богине, – обречённую усталость сломленной женщины.