Дома, именно так, как и предполагал глава семьи, ждал ужин. Выпив по привычке на сто граммов больше положенного, Петр Иванович, вымытый и переодетый в мягкий турецкий халат, улегся на кровать перед телевизором и защелкал пультом. Чувствуя, что сон вот-вот возымеет над ним власть, Петр Иванович ласково позвал:
– Заюнь, помни спинку, пожалуйста, а то сегодня потянул сильно, когда в машину садился.
Лидия Сергеевна отложила на подоконник вышивание, которым была занята, а Петр Иванович сбросил с себя халат, нагишом перевернулся на кровати, уткнулся лицом в подушку и зажмурил глаза в ожидании блаженства.
Казалось бы, так напугавший Петра Ивановича эпизод с внезапным приступом остался в прошлом, и лучше всего было бы поскорее забыть о нем, но Петр Иванович помнил. И помнил потому, что спустя короткое время боль заявила о себе вновь, и уже более не покидала приглянувшегося ей тела Петра Ивановича. Сначала день-другой, потом неделя, потом целый месяц – нытье в пояснице не прекращалось.
Любой на его месте немедленно кинулся бы к врачу. Петр Иванович ни к какому врачу не пошел. Он также ничего не рассказал жене, зная, что она тотчас поднимет ненужный переполох. Вместо этого он затаился, тревожно наблюдая за своими новыми ощущениями. Видя, что боль, хоть и терпимая, но раздражающая, упорно засела в нем, словно заноза, Петр Иванович злился. Он чувствовал, что попал в тупиковую ситуацию, и не знал, как из нее выпутаться.
Дело в том, что он никогда не сталкивался с медициной, обследованиями и прочим, и категорически не собирался сталкиваться и дальше, несмотря на внезапное недомогание, которое своей назойливостью и болезненностью заявляло о том, что игнорировать ее, как какую-нибудь пустяковую простуду, не следовало бы. Но мысль о том, чтобы идти лечиться, вызывала у Петра Ивановича досадливую гримасу и внутренний протест. Ну побаливает слегка, ну и что, это еще не повод паниковать. Главное – без фанатизма! Зачем форсировать события? Лида – другое дело, та постоянно проверялась, то к одному врачу побежит сутра, то к другому запишется на прием. Но ведь женщинам без этого никак. А мужчине зачем? Тем более что до недавнего времени все было прекрасно, никто даже и думать не думал, что есть какая-то спина, которая к тому же может болеть.
Петр Иванович презирал отечественную медицину. Он не только презирал, он отрицал ее. Он и слышать не хотел о том, чтобы идти в поликлинику, стоять в толпе пенсионеров, слушать их трескотню и перебранки. Да и потом – что может путного сказать обычный терапевт? Бесплатный терапевт (хорошо если не с купленным дипломом), привыкший тихо-ровно сидеть в своем кабинете, выписывая никому не нужные рецепты или озвучивая глупые диагнозы, придуманные на ходу. Петр Иванович не имел против них ничего личного, пусть сидят и дальше. Все они наверняка хорошие ребята, эти врачи. Только себя как их клиента он не видел ни под каким соусом. Просто бесплатного ничего не бывает. Бесплатное, некачественное, притянутое за уши лечение вызывало у Петра Ивановича искреннее отвращение. Конечно, государство обязано предоставить бесплатное лечение, и многие больные, не имеющие средств платить, пользуются этим лечением, надеясь на улучшение своего состояния. Но значит ли это, что и врач должен работать бесплатно, и при этом работать хорошо? Нет, был убежден Петр Иванович. Мизерная зарплата унижает, унижение формирует комплекс неполноценности, который в свою очередь порождает озлобленность. А уж озлобленность, смаковал Петр Иванович свои экономические теории, стимулирует желание отыграться на ближнем, приобщить последнего к лишениям и горестям, чтобы жизнь сладкой не казалась. К врачам эта теория подходила как нельзя лучше. Да и сами эти врачи настолько привыкли уже, наверное, работать задарма, что, покажи им купюру и пообещай отдать им ее за хорошую работу, они, напрягая память и пытаясь вспомнить, чему их учили в медицинских вузах или училищах, так, пожалуй, ничего и не вспомнят.
Жена недавно рассказала возмутительный случай. У ее знакомых годовалый ребенок в течение недели испытывал приступы удушья. Несколько раз приезжала неотложка, но врачи не видели ничего страшного в состоянии младенца, фиксировали ложные вызовы, грозили штрафами. А через неделю девочка-крошка, любимица родителей и бабушки, умерла. Ай да врачи! Зато гудеть-заливаться на всю улицу, особенно когда затор на дороге – в этом им нет равных! Двадцать лет назад, в Архангельске, мать Петра Ивановича умерла от рака. Бюджетный медработник из районной поликлиники в течение нескольких лет в упор не видел на снимках (или не хотел видеть, или попросту не понимал, что он видит), как рак сантиметр за сантиметром пожирает ее печень. Зато потом, когда не увидеть огромную опухоль было уже невозможно, бюджетный медработник добродушно развел руками: так ей сколько лет-то? Чуть меньше семидесяти. Ну а что вы хотели! Пожила уже! Точно он был поставлен высшими силами распределять, кто «пожил уже», а кто еще нет.
С серьезной медициной в России тоже дела обстояли, в понимании Петра Ивановича, не очень. Один его приятель, дипломированный хирург-уролог, с которым лет десять назад Петра Ивановича свела небольшая урологическая проблема, уехал по приглашению в Израиль, работать в клинике. Он писал оттуда восторженные отзывы: технологии и подходы совсем другие! Болезни рассматриваются на молекулярно-биохимическом уровне! Петр Иванович с горькой иронией шутил в ответ: вот-вот, а наши делают на опытно-познавательном уровне, по принципу разрезал – посмотрел, если есть что знакомое, то отрезал, если нет – зашил обратно. Приятель отвечал: ну, примерно так. Жаль, выпал тот приятель из поля зрения, а то можно было бы к нему обратиться за советом… но только не к нашим. Нет, никогда Петр Иванович не пойдет к ним за помощью. Уж лучше как-нибудь так, народными средствами, или русским авосем. Или верными ста граммами – вот уж поистине незаменимое лекарство.
А каковы наши больницы – от одного их внешнего вида бросает в дрожь, на спине проступает холодный пот. Отдыхая в позапрошлом году с женой под Барселоной, они выехали на прогулку в город, и там, где-то недалеко от Парка Гуэля, прошли мимо клиники. Тогда, еще совершенно здоровый, Петр Иванович подумал с восхищением – какая чистота, красота, вот в такой больнице и полежать-подлечиться не страшно. «Страшно… страшно, – думал теперь Петр Иванович, – страшно оказаться в кабинете врача с настоящей болью, как нынешняя, которая не сулит ничего хорошего, и не важно, в Барселоне ли или в нашей совдепии». Как ребенок, не зная, что его ждет за белыми врачебными дверями, какая боль и какие страдания, кричит и плачет, и упирается, так и Петру Ивановичу было страшно. «Но я не ребенок, – думал он, – и сам выбираю, что мне делать, и мое решение таково: никуда не иду, спокойно жду, пока пройдет само». Пройдет, обязательно пройдет, надо лишь немножко обождать.
Но само не проходило. Боль не спеша, месяц за месяцем зрела, росла, набиралась сил, капля за каплей отнимая силы у своего хозяина. Петр Иванович стал выглядеть каким-то замученным: осунувшееся бледное лицо, неизвестно откуда появившиеся старческие пигментные пятна в уголках глаз. Его природная подтянутая стройность приняла одряхлевший вид, который он пытался скрыть за деловыми свитерами и пиджаками. Поначалу он изо всех сил старался придать себе вид беззаботный, изображал энтузиазм и нарочитую активность. Этим он хотел обмануть и себя, заглушить внутреннее волнение, и жену, чтобы та не догадалась об истинных причинах его плохого самочувствия и не принялась надоедать ему требованиями немедленно что-то предпринять. Но все его попытки улыбаться, непринужденно общаться выглядели неестественно, он быстро уставал от лицедейства, сдавался и погружался в себя, как бы отстраняясь от окружающего мира и делаясь напряженно задумчивым.
Лидия Сергеевна, не зная о том, что в действительности происходит с мужем, и видя его усугубляющуюся отчужденность, принимала это на свой счет. Она была недовольна, наблюдая, как, приезжая из магазина, Петр Иванович молча съедал ужин, выпивал водки и немедленно пропадал в спальне, зарываясь под одеяло и в полудреме выглядывая оттуда в сторону телевизора. Нет, она не устраивала скандалов, не требовала что-то объяснять или менять, но с горечью думала: и это все жизненные интересы? Вот так и будет дальше? Год за годом, пока старость окончательно не… что не? Не сведет в могилу. Неужели будет только так, и ничего больше в жизни не ждет, не произойдет! Редкие вылазки куда-нибудь за границу, чтобы хоть как-то обозначить семейное единство, вернее то, что от него осталось, и назад в серость; все дни, все вечера порознь: она в одной комнате, он в другой. Не общаясь, не разговаривая. Заманчивая перспектива, нечего сказать. О какой-либо интимной жизни уже давно позабыто. Платоническая любовь, не более. Вот только духовного влечения также не наблюдалось. Вялость, дряблость, отсутствие интереса к чему бы то ни было, к самой жизни. Лидия Сергеевна откровенно перечисляла резкие, краткие, отрывистые, полные обиды на мужа и протеста фразы и слова, характеризующие, по ее мнению, как нельзя более четко ее личную жизнь. Пустота – вот самое подходящее слово. Она видела в их совместной жизни явный кризис. В голове не единожды промелькнула мысль: а не пожить ли некоторое время раздельно… попробовать.
