По утрам Петр Иванович и вовсе чувствовал себя отменно, боли как не бывало; как следует выспавшись, в халате на голое тело, он бодро шел из спальни на кухню, где разбивал на сковородку два яйца («убить пару яичек» – так он это называл). Лидия Сергеевна, также в халате, позевывая, готовила кофе и смотрела по маленькому пузатому телевизору, водруженному на холодильник, утренние передачи о здоровье. Петр Иванович кофе не любил, как не любил и передачи о здоровье, зато очень уважал настоящий, не в пакетиках, свежезаваренный чай, а еще больше любил проводить утро вот так, с женой, уютно и разнеженно, на своей большой кухне, завешанной сувенирными тарелками из разных стран и городов.
Позавтракав, он не спеша собирался на работу. Торопиться ему больше было некуда. Отныне он был хозяин, руководитель, и мог позволить себе любые вольности, даже взять спонтанный выходной, вообще не поехать на работу. Да и можно ли было назвать это работой? Хобби, любимое занятие – так, пожалуй; дело, от которого не устаешь, а если и устаешь, то какой-то сладкой усталостью, полной удовлетворения. С той, прежней, отупляющей работой это занятие не имело ничего общего.
Петр Иванович с содроганием вспоминал, как в течение стольких лет, изо дня в день, был вынужден с самого раннего утра ездить на ту ненавистную работу; еще даже не проснувшись, уже за час до того, как зазвонит будильник, он был заранее разбит, подавлен, а писк будильника в конце, как унизительная пощечина, возвещал, что рабу пора на галеру, что волку пора выходить в промозглых сумерках на поиски пропитания; и он вставал и шел, закутавшись в пальто, ехал не на машине, чтобы не опоздать из-за пробок, а на общественном транспорте до метро, потом вниз, в подземелье; в час пик втискивался в переполненный вагон, вдыхал запах толпы, близко, вплотную – запах чужих постелей, чужих тел, запревших ото сна и наскоро залитых духами.
Просидев в душной каморке положенные девять часов, выполняя отвратительные обязанности, он, дождавшись окончания рабочего дня, выходил из дверей в свежий полумрак вечера и с досадой отпускал еще один день, выброшенный коту под хвост. Ну и ладно, плевать!
А дальше назад, домой, в вечерний час пик в набитом до отказа вагоне метро, спина в спину или нос к носу, с пробивающимся из глубины пиджака сопрелым душком, он с нескрываемым неудовольствием трясся под стук колес вместе с сотнями таких же мучеников, синхронно, угрюмо, понуро. Чу-чух, чу-чух, чу-чух… Чтобы с каждым новым рассветом снова и снова вставать и упорно идти туда, куда уже осточертело ходить ради какой-то мифической цели.
Петра Ивановича передергивало от воспоминаний. «Нет, теперь все будет по-другому!» – думал он, забираясь в салон своего автомобиля и смакуя непривычное душевное умиротворение. И чем чаще вспоминал он свою прежнюю жизнь, тем с большим энтузиазмом и самоотдачей занимался нынешней. Так легко стало, когда не из-под палки, не по нужде, по доброй воле!
А спина все-таки побаливала. В течение дня Петр Иванович отвлекался и забывал о ней, но к вечеру поясница напоминала о себе, маленькая жилка, словно струнка маленькой скрипки, тянула вбок и пульсировала в такт биению сердца. Приезжая домой, поужинав, Петр Иванович просил жену:
– Заюнька, помассируешь спинку?
Лидия Сергеевна соглашалась. Петр Иванович быстро принимал душ и распластывался на кровати. Лидия Сергеевна разминала спину мужа своими тонкими пальцами. Петр Иванович покрякивал от удовольствия, время от времени подсказывая:
– Пониже, вот тут, – и, выгибая назад руку, показывал, где нужно было мять, неуклюже перебирая пальцами поверх того места.
Вскоре магазин стал пользоваться популярностью и приносить определенный доход, пусть и не такой внушительный, как в то время, когда Петр Иванович работал не на себя, почти в два раза меньший, но приятный; чистую выручку, после оплаты всех счетов и прочих расходов, они честно делили с Вадимом Александровичем пополам. Все работали дружно и старательно, дел было невпроворот, и Петр Иванович «твердо держал руку на пульсе» (это было одно из его излюбленных выражений, означающее предельную концентрацию внимания, с целью достижения наискорейшего и наилучшего результата). Он носился туда-сюда по городу в своем автомобиле, останавливаясь то у складов, то у дверей магазина, втаскивая и вытаскивая связки, тюки, рулоны, пакеты, волоча это все с суетой муравья в свой муравейник. Лица, люди, события мелькали перед ним, как в калейдоскопе. Дни и месяцы летели быстрее прежнего, принося и унося с собой весну, затем лето, осень, зиму, опять весну. Дождь, тусклое солнце, дождь, дождь со снегом, студеный мороз… снова дождь, дождь, вечный питерский дождь… иногда Петр Иванович не мог вспомнить день недели: что, уже пятница? Как, понедельник! Еще февраль? Господи, уже середина апреля! Утром Петр Иванович припарковался прямо напротив витрины – удалось найти местечко среди жмущихся друг к другу разномастных консервных банок. А выйдя вечером и с грохотом рванув вниз наружные жалюзи, приладив к ним замок, он с удивлением обнаруживал, что машина стоит на противоположной стороне улицы, вдалеке… ах да, это ведь вчера он парковался здесь, у витрины! Или позавчера?
Однажды вечером, выйдя из магазина и тщательно заперев его, Петр Иванович открыл дверь своего автомобиля, намереваясь незамедлительно сесть и укатить домой ужинать. Тянуть тут было нечего – дома его ждала подготовленная бутылочка водочки. Петр Иванович заблаговременно, каждые выходные, ездил в супермаркет и покупал несколько бутылок, по акции – три по цене двух или что-то в этом роде, чтобы потом в течение недели, после работы, под вкуснейший ужин (Лидия Сергеевна замечательно готовила, нежирно, полезно, необычайно вкусно), одну за другой употреблять их по прямому назначению, рюмочку-две-три в день. Ох, и любил же Петр Иванович водочку! Со времен хулиганской своей молодости, со студенческой скамьи любил. Под селедочку – ах! – да с лучком! Есть ли на свете кушанье лучше! От всех абсолютно болезней, которых Петр Иванович за свою жизнь в глаза не видывал, лучшим лекарством считал он заветные 150 граммов. Спирт чистит организм, был убежден он, и называл любого, сомневающегося в этом, невеждой. Впрочем, Лидия Сергеевна первая воспринимала его учение о животворящем спирте в штыки, она сердилась, делала замечания, когда профилактика проводилась Петром Ивановичем слишком интенсивно, и он незаметно, как бы случайно, принимал не положенные и вымеренные им же самим сто пятьдесят, а двести пятьдесят или даже триста граммов за вечер. В конце концов Лидия Сергеевна смирилась и молча ставила на стол дымящуюся тарелку с ужином, пока Петр Иванович открывал нижний отсек холодильника, где в морозе, со слезой, хранилась половинка бутылки очередной, тщательно выбранной по цене и качеству марки любимого напитка.
Итак, открыв дверь машины, изнывающий от сладостных предвкушений Петр Иванович нагнулся, чтобы забраться внутрь, и тут его точно подломило в пояснице. Боль пронзила его такая, что он безвольным мешком повалился на сиденье, ноги же остались снаружи – сил втащить их не оказалось. Петр Иванович лежал с искаженным гримасой лицом, шепча проклятия, не шевелясь, в великом страхе. Он старался не сделать ни одного лишнего движения, чтобы не спровоцировать обострения столь сильной боли, которую он только что испытал. Постепенно боль отступала. Минут десять Петр Иванович выжидал, пока отпустит совсем, после чего кое-как умостился в кресле, втянув ноги. Еще минут десять он приходил в себя, пытаясь совладать с панической атакой и наблюдая за отголосками боли, которая, уходя, сменилась нытьем в пояснице.
Мысли о еде и о водке исчезли, уступив место страху и удивлению. Конечно, это было лишь резкое движение, нелепость, впредь надо быть аккуратнее, рассуждал сам с собой Петр Иванович. Естественно, все пройдет. Но испытать такое еще раз когда-нибудь – боже упаси! Пора браться за себя, на следующей же неделе в бассейн! И чтобы Лида почаще мяла спину. Петр Иванович недовольно покачал головой, еще раз злобно выругался в адрес досадного болезненного происшествия, нервно повернул ключ зажигания и вырулил в сторону проспекта.
