Он позвонил Юре, своему помощнику, и объяснил ситуацию. Юра, пожилой приземистый мужчина с добрым лицом, удивительно похожий на Бунина в годах, подъехал ближе к вечеру – они встретились у метро; Андрей отдал ему ключи от склада с товаром, дал кое-какие указания. Юра уже оставался на делах, пока Андрей разъезжал по Европе, поэтому Андрей доверял ему.

– За дела не беспокойся. Я все сделаю, что нужно, – сказал Юра. Он достал пачку ментоловых сигарет, Андрей достал свои и они закурили.

– Не знаю, когда вернусь. – сказал Андрей. – То есть, я, конечно, может, и вырвусь на день-другой. Но все, получается, ложится на вас. Как вы, Юр, справитесь?

Юра обращался к Андрею на «ты», в то время как Андрей, понимая разницу в возрасте, обращался к Юре на «вы», несмотря на то что был его начальником.

– Не волнуйся, Андрей, я все сделаю… потом, мы же всегда на связи, ты же берешь свой телефон в Питер?

– Да, конечно…

Они разговорились, стоя под едва моросящим дождем, чуть поодаль от снующей около метро толпы.

– Обязательно носи с собой таблеточки пустырничка, – по-отечески советовал Юра. – Вот, держи, захватил тебе… мне в свое время здорово помогло, – он протянул Андрею два бумажных блистера. – Закончатся, купишь другие, в любой аптеке, они копейки стоят.

– Спасибо, Юр, – Андрей засунул таблетки в карман пальто.

– И что бы ни было – высыпайся. В этом деле, чтобы не сорваться, нужно обязательно высыпаться. Просто ложись и – хочешь, не хочешь – спи при каждом удобном случае.

– Но как, как же так! – жаловался Андрей. – Ведь все было нормально. Никто и думать не думал о каком-то раке в ближайшие двадцать… ну, десять лет по крайней мере…

– Об этом никто не думает…

– И как ему сказать? Он ведь не знает.

– Он узнает… почувствует, позже. Это такая болезнь. Ее под конец чувствуешь. Я многих перехоронил своих… – Юра тяжело вздохнул.

– Тоже? – спросил Андрей.

– Многое было, и это тоже, – Юра часто заморгал, прогоняя подступившие слезы.

Они поболтали еще немного и разошлись. Сумерки быстро сменились вечерней чернотой, и мокрый асфальт заблестел светом включенных уличных фонарей и автомобильных фар. Было многолюдно, люди спешили по домам с работы, потоком вытекали из подземного перехода метро, просачивались в переулки, исчезали и появлялись в дверях освещенных продуктовых лавок и магазинов. Машины выстраивались в очереди на перекрестке, нетерпеливо гудели, подгоняя друг друга.

Действие водки успело отойти, и мрачные мысли навалились на Андрея грузнее прежнего.

По пути домой он позвонил матери. Голос Лидии Сергеевны был неожиданно бодрый, словно ничего не произошло. «Это хорошо, – подумал Андрей, – значит, держится». Лидия Сергеевна еще больше оживилась и приободрилась, когда узнала, что Андрей с Маришей не стали откладывать приезд и уже завтра будут в Питере. Андрею нравилась черта материнского характера: в трудной ситуации никогда не раскисать, а, напротив, становиться деятельной, колкой, собранной, словно стремясь перемолоть в жерновах чрезмерной активности сам дух уныния.

Вскоре пришла Мариша. С ней Андрею сразу же полегчало, он собрался, как мог, с духом. Билеты были куплены на полночь. Ближе к одиннадцати Мариша собрала вещи, свои и Андрея, в большой чемодан, свадебный подарок Петра Ивановича и Лидии Сергеевны.

Они стали ждать. Мариша молча сидела на диване, задумавшись, Андрей – за компьютерным столом, уставившись в черный монитор, отсчитывая последние минуты до того, как начнется его трудное путешествие. Маленькая квартирка казалась чужой. Здесь, где всегда царили покой и уют, где все искрилось от радости и смеха, когда по вечерам с работы возвращалась Мариша, а Андрей с нетерпением поджидал ее (или наоборот, когда Андрей задерживался по своим делам, а Мариша приходила первой), теперь было тускло, тихо и мрачно.

Пришло время ехать. Они разом оба нахмурились и поджали губы; выйдя из подъезда, оба с тоской посмотрели на темные окна квартиры. Нужно было поторапливаться, но ноги заплетались, сами собой замедляли ход. Они прижались друг к другу и понуро шли по пустынной мокрой дорожке к метро, грохоча чемоданом, потом спускались вниз, ехали в пустом завывающем вагоне.

На вокзале Андрею мучительно захотелось пепси. Оставалось еще немного времени. Они сели в кафе и взяли по стакану газировки. Андрей медленно цедил приторный, всегда презираемый им, но на этот раз такой отрадный и утешающий напиток, этот вечно праздничный, новогодний, семейный вкус, допивая с последними глотками его последние капли своей беззаботной счастливой жизни.

Объявили их поезд.

– Чувствую, как Питер притягивает меня… как удав… чтобы сожрать, – сказал Андрей с горечью.

– Милый мой, – произнесла Мариша. Она гладила его руку, неотрывно смотрела на него с любовью и жалостью.

– Мне страшно ехать туда, – сказал Андрей.

– Мне тоже.

– Спасибо тебе, малыш. Спасибо, что едешь со мной. Для меня это очень важно. Ты даже не представляешь. Я очень дорожу этим.

– Я же люблю тебя. Мой родной мужусенька!

В купе было душно и тесно. Мариша застелила постели, пока Андрей на перроне курил последние на сегодня сигареты. Публика была спокойная, степенная, без буйных весельчаков, в основном сонные пожилые пары; всем хотелось поскорее разложиться и выспаться до Питера. Андрей и Мариша забрались на верхние полки и затихли. Поезд тронулся.

Глава 10

Андрей проснулся в кромешной темноте с болью в висках. Несколько мгновений он не мог понять, где находится. Откуда-то вдруг гнусаво затараторило, и Андрей вспомнил, что он в поезде, на пути в Питер. Поезд стоял. Из громкоговорителей то и дело женский голос диспетчера принимался начитывать монотонные неразборчивые инструкции, и какой-нибудь из невидимых близких составов встряхивало, словно лошадь в стойле, передергивало железной дрожью.

Кто-то из соседей спустил до упора резиновую штору, и Андрей, словно слепец, даже с открытыми глазами не видел ни зги, кроме густой черноты. Его тянуло спать, но сознание того, куда он едет и что было причиной этого поездки, иглой впилось в голову, не давая уснуть. Ему было тошно, как никогда. Он закрыл бесполезные глаза и лежал, не шевелясь. Попробовал дышать глубоко и редко; упражнение помогло, вскоре пульсирующая, словно ошпаренная кипятком, мысль его отяжелела и растворилась в небытие.

Он проснулся лишь тогда, когда поезд останавливался у питерского перрона. Штору подняли, в окне мельтешили серый настил платформы и семенящие ноги встречающих. Андрей глянул на Маришу: она, помятая и разбитая на вид, тоже только что проснулась, и, вскинув голову, с мутным непонимающим взглядом озиралась по сторонам.

– Приехали, – хрипло прошептал Андрей.

– Угу, – обреченно кивнула Мариша.

Соседи уже ушли, проход был свободен. Андрей спрыгнул вниз, следом спрыгнула Мариша, они быстро собрались на выход.

Проводница приветливо прощалась с пассажирами. Когда Андрей выходил из вагона, глаза его жадно забегали по лицам стоящих на перроне людей. Но нет, отца среди них не было. Только чужие люди, чужие фигуры в чужих одеждах. Впервые за столько лет отца не было, никто не встречал их. На Андрея снова, как после вчерашнего стакана водки, накатило чувство глубокого одиночества.

В Питере, как и в Москве, было тепло и пасмурно. Облака сплошной пеленой низко густились над городом, нехотя пропуская тусклый утренний свет, но не показывая и клочка чистого неба. Серые здания вдоль платформы были сырыми, с темными влажными подтеками. На площади перед вокзалом, вокруг стоящего посредине высокого остроконечного обелиска, в туманной дымке невидимой измороси плотно кружили машины; перед Андреем сновали люди, недовольно и упрямо продираясь один сквозь другого. В метро все ехали в черном, траурном, как нарочно. Казалось, никого не радовал последний рабочий день и грядущие выходные.