Казалось, он сделал это мгновение назад. В памяти не осталось никаких отголосков сна, а голова все еще была тяжелой, затуманенной усталостью даже больше, чем вечером. Мысли путались, беспорядочно мельтеша от схватки с обезумевшим духом к девчонке на лесной дороге и обратно. Но громкие испуганные голоса врывались на чердак откуда-то снизу и были вполне реалистичными, настоящими. Дьюар, нехотя разлепив глаза, огляделся. Сидевший рядом Акила выглядел встревоженным и растрепанным, как всполошившийся воробей. В предрассветных сумерках выражения его лица разобрать не удавалось — только глаза лихорадочно поблескивали, пока он спешно поднимался.

— Пойдем, вдруг наша помощь окажется кстати. Нельзя ведь пользоваться чужим гостеприимством и игнорировать неприятности…

Даже не озаботившись зажечь лампу, он решительно бросился к лесенке. Хлипкие ступени натужно заскрипели, угрожая вот-вот обломиться под весом. Захрустели жалобно, но выдержали. Услышав, как Акила мягко спрыгнул внизу, Дьюар последовал за ним. Спускался он из полумрака в полную непроглядную темень, и само это уже навевало недоброе предчувствие. На голову сыпались мелкие клочки сена, чуть светлеющий треугольник чердачного окна оставался все дальше, и одновременно с тем крики становились все разборчивее.

«Ой, мамочки!»

«Пошлите же за лекаркой!»

«Женщина, объясни, что тут происходит?!»

Акила бросился вперед, не дожидаясь спутника. Тяжелая дверь в центральную часть дома распахнулась, порог залило блеклым светом. Дьюар устремился туда же, ощущая себя мотыльком, летящим на лампу — и понимающим ровно столько же, сколько тот мотылек. Комнат оказалось всего две, так что плутать долго не пришлось. В углу за печью, у широкой, застеленной мягкими одеялами лавки, столпилось все семейство старосты. Женщины причитали в три голоса, перебивая друг друга, сам староста громко, но не слишком уверенно требовал объяснений, вихрастый мальчишка молча глазел с приоткрытым ртом, мужчина рядом с ним вполголоса ругался. Дьюару понадобилось немного времени и много упорства, чтобы протолкаться мимо них к источнику волнений.

Травник был уже там. Склонившись над изголовьем лавки, он напряженно вглядывался в лицо спящей Асты. Или как будто спящей… Глаза девочки оставались закрыты и неподвижны, но рот ее двигался, исторгая из себя резкий, скрипучий голос, совсем не подходящий маленькой девочке. И полбеды, что это был первый раз, когда Акила и Дьюар слышали, как она говорит — важнее было, что именно она говорила.

— Мамочка, как мне холодно! Мамочка, я не хочу умирать! Холодно… Они съедят меня! О! Я хочу домой. Я больше не буду уходить. Но моя нога… Как больно! Кто-нибудь, помогите! Я не хочу умирать здесь, только не это!

Акила гладил дрожащую девочку по спутанным волосам. Даже в ярком свете сразу нескольких ламп кожа ее казалась неестественно бледной, а на лбу проступали мелкие бисеринки пота. Похоже, ее мучали кошмары о недавно пережитом, и странно, что они не пришли раньше, вот только Акила был не на шутку встревожен.

— Я не могу ее разбудить, — бросил травник через плечо. Как будто Дьюар мог ему чем-то помочь! Разве что сыграть на той самой лютне: наставник утверждал, будто музыка его ученика настолько отвратительна, что и мертвого способна поднять, однако из уст некроманта эта шутка не казалась смешной.

— Что? Она сказала про Старый брод? — выдал кто-то из собравшейся толпы. Оказалось — мужчина позади Дьюара, который до сих пор только ругался. Все умолкли, прислушиваясь.

— Ох, зачем? Зачем я только пошел к Старому броду? Лучше бы сидел дома… — повторила Аста, причитая.

Это было все более странно. Дьюар наклонился к уху товарища, чтобы только тот его расслышал.

— Ты что-нибудь понимаешь? Это как будто…

— Это не похоже на одержимость, Дьюар. Разве ты чувствуешь в ней посторонний дух?

Некроманту пришлось признать, что довод верный — он ощущал, как сквозняк кусал за ноги утренним холодом, как чесалась левая лопатка и побаливала лодыжка, но его дар совершенно точно молчал. Мертвецов в этой комнате не было.

— Тогда что?

Они молчали, уставившись друг на друга. Ответа не нашлось ни у одного из магов, а каждое предположение только порождало еще больше вопросов, но вдруг сзади кто-то сказал:

— Старый брод ведь совсем рядом!

Это место здесь определенно знали. Женщины закивали, а староста даже махнул рукой в нужную сторону.

— Что если нам… — Дьюар откашлялся, сам дивясь охватившему его безрассудству, — пойти и взглянуть?

Травник медлил. Закусив губу, он переводил взгляд с товарища на мечущуюся девочку, хмурился. На лице его отражалось нешуточное сомнение: оставить ее одну, погнавшись за призрачной надеждой отыскать хоть какую-то подсказку, или сидеть рядом, все равно не имея силы помочь? Уже не только Дьюар, но и селяне выжидающе смотрели на Акилу, невольно торопя его с решением.

— Мы присмотрим за девочкой, — пообещала жена старосты.

Эта женщина с ее открытым круглым лицом и большими мягкими руками внушала доверие, особенно по части детей — три ее уже почти взрослые дочери и два сына, стоявшие вокруг, служили самой красноречивой рекомендацией. И Акила сдался.

— Если к утру Аста не проснется, мы пойдем. Но вдруг ей все-таки станет лучше…

***

Лучше не стало. Весь остаток ночи никто не спал, слишком взбудораженные и обеспокоенные для того, чтобы суметь расслабиться. Шепотки тянулись по дому, перемежаясь редкими шагами, у постели Асты не смолкала тихая молитва. Но из всего этого самыми жуткими были речи, что девочка начинала произносить еще дважды — сперва лишь вскрикнула неразборчиво, потом забормотала вновь про холод и страх.

C Астой происходило нечто необъяснимое, с чем до сих пор не сталкивался ни один из магов, и они не могли прийти к какому-либо единогласному выводу.

— Это похоже на проклятье, — высказал Дьюар, улучив момент, когда они с Акилой оказались вдвоем.

Травник поднял на него усталый взгляд и покачал головой.

— Тогда мы бы почувствовали магический след. Скорее, у нее дар предвиденья. Только что именно она видит?..

— Еще скажи, ее устами говорит Магдара! Предвиденье — это миф и шарлатанство. Будущее меняется постоянно, его нельзя знать наперед.

— Однако есть в нем такие вещи, которые случатся, как бы ты ни пытался их избежать. Те, что написаны на самом фундаменте мира.

— Только одно: что все смертны и все придут к Извечной госпоже, какую бы тропку ни выбирали.

Акила мягко улыбнулся, как всегда, когда хотел погасить спор, но в этот раз увещевания не потребовались: к ним решительной поступью направлялся староста деревни. Он остановился возле печи, которая делила просторную комнату надвое, и цепко оглядел своих гостей.

— Светает на дворе, — сообщил он. — Ежели хотите к броду, так я провожу. Недалече он, но, пока доберемся, солнце поднимется уже высоко.

Травник и некромант переглянулись. Один из них все еще сомневался, можно ли оставлять девочку на местных женщин, но хуже Асте тоже не становилось, и Акила все-таки согласился. Он даже после этого еще долго возился, поправляя одеяло, поудобнее взбивая подушку и разглаживая холодный компресс на лихорадочно-горячем лбу, словно собирался уходить и в самом деле надолго. Дьюар смотрел на это, казалось бы, равнодушно, но в глубине души его вновь шевелилось то самое зудящее раздражение, которое вызывала девчонка с самого начала. Он понятия не имел, почему вдруг начал нервничать по таким мелочным поводам, когда и более существенных тем, что требовали внимания, хватало с лихвой, но ничего не мог с этим поделать.

— Может, уже пойдем? Если я не ошибаюсь, торчать здесь до конца времен не входило в наши планы.

Акила вздрогнул и с сожалением отвернулся от девочки.

— Прости, что тебе пришлось ждать. Я готов.

Как оказалось, ждал не только Дьюар. Стоило магам показаться на пороге, к ним сразу устремилась группа толпящихся на дворе мужчин. Удивительно, как в такой ранний час старосте удалось собрать их после веселого праздника, но выглядели они внушительно — собранные, хмурые, некоторые даже с заткнутыми за пояс топорами или заступами.