Большое количество выпускников военных училищ, закончивших обучение в годы войны, представляли собой гораздо лучший человеческий материал, но на фронте их усердие зачастую быстро испарялось, поскольку там не было никого, кто занимался бы их дальнейшим обучением и воспитанием.
В том, что касалось подготовки унтер-офицерского состава, русская армия оказалась далеко и безнадежно позади своих противников.
В армиях с коротким сроком службы необходимо побуждать некоторое количество унтер-офицеров продлевать службу с тем, чтобы получать выходцев из тех же классов, что и призывники, но при этом обладающих более значительным опытом и авторитетом. Эти люди должны помогать офицерам обучать личный состав, руководить солдатами в мирное время и в бою.
К сожалению, количество таких людей в русской армии оказалось явно недостаточным. К началу 1904 г. только примерно одна седьмая часть унтер-офицеров были из числа сверхсрочников, остальные проходили службу вместе с призванным контингентом. В 1905 г. активно принимались меры по привлечению унтер-офицеров к сверхсрочной службе: повысились их денежные оклады, по истечении 10-летнего срока службы им выплачивалась премия в сумме, эквивалентной 106 английским фунтам, а после 13 лет службы назначалась пенсия в сумме равной 10 английским фунтам. В 1908 г. и в последующие годы было организовано резервирование за вышедшими в отставку унтер-офицерами ряда государственных должностей с целью сделать более комфортным их возвращение в гражданскую жизнь.
В 1911 г. появилось понятие «унтер-офицер сверхсрочной службы второго разряда». Суть идеи заключалась в том, чтобы в каждой роте, эскадроне или артиллерийской батарее постоянно проходили службу шесть унтер-офицеров-сверхсрочников, по трое от каждого разряда. Предполагалось к 1915 г. получить для армии 24 тыс. унтер-офицеров-сверхсрочников второго разряда.
Число унтер-офицеров первого разряда, по оценкам австро-венгерского Генерального штаба, в 1911 г. составляло 28 500 человек (Streffleur, 1911. S. 1752), но эта цифра является явно завышенной. Ко второму разряду в начале 1914 г. относились 18 535 унтер-офицеров, а также 2035 ефрейторов и фейерверкеров.
Военное министерство успело сделать немало, но этого было недостаточно. В газетных статьях в 1913 г. писали, что в то время, когда в русской армии на одну роту приходилось пять унтер-офицеров-сверхсрочников, трое первого и двое второго разряда, все унтер-офицеры в ротах немецкой и японской армий и 75 % унтер-офицеров французской роты являлись сверхсрочниками.
Унтер-офицер срочной службы, разумеется, обладал всеми теми же недостатками, что и призванный вместе с ним контингент. Кроме того, он не пользовался у солдат достаточным авторитетом командира. Русский солдат более чем солдат другой армии мира нуждается в постоянном надзоре командира. Поэтому нехватка офицеров и грамотных унтер-офицеров ощущалась в течение всей войны.
Перед войной у наблюдателей, представлявших страны-союзницы, имелись все основания надеяться, что рядовой состав русской армии обладает рядом ценных качеств, которыми не обладали солдаты других армий. Здесь был меньше процент мужчин, выросших в городах. Многие резервисты успели получить опыт участия в современной войне. Из-за сурового климата и принадлежности к менее развитой цивилизации русский солдат оказывался более приспособлен к лишениям, легче переносил нервные перегрузки, чем выходцы из стран Центральной Европы. Отношения между офицерами и солдатами были заметно лучше, чем в немецкой армии. Искренняя вера русского солдата в Бога и императора, казалось, давала дополнительное преимущество их командиру при условии, что он обладает достаточным воображением, чтобы суметь понять и использовать эти ценные качества.
Французы открыто признавали, что управление в русской армии значительно улучшилось за восемь лет – с 1906 по 1914 г., что в этом русские сумели превзойти то, что их соотечественникам удалось добиться при сходных условиях после катастрофы 1870–1871 гг. Однако для того, чтобы воссоздать армию, где отражаются как лучшие качества, так и все пороки ее народа, требуется больше времени.
Необученный призывной контингент все еще оставался недостаточно грамотен и не обладал должной самостоятельностью. Как говорилось выше, количество грамотных среди резервистов постоянно росло. Из призывного контингента 1903 г. только 39 % умели читать и писать, но к началу войны эта цифра достигла 50 %. Считается, что оба эти показателя сильно преувеличены, но в любом случае такие поверхностные знания, которыми обладали призывники, вряд ли значительно расширяли их кругозор или автоматически делали их цивилизованной, думающей личностью.
Было немыслимо уповать на самостоятельность новобранцев, 75 % которых были выходцами из крестьянского класса. Татарское владычество и последующие века рабства, похоже, полностью лишили их инициативы, оставив взамен лишь вызывающую удивление спокойную терпеливость. Инициативу можно развить методом индивидуальных занятий, однако офицеры задыхались от огромного числа официальных праздников, торжественных парадов и караулов. В результате, как было подсчитано, из трех лет срочной службы лишь один год солдат пехоты посвящал настоящей военной подготовке.
Русские солдаты были ленивы и беспечны, не привыкли что-то делать тщательно при отсутствии жесткого принуждения и контроля. Большинство из них в первый момент охотно отправились на войну, в основном потому, что плохо представляли себе, что это такое. У них отсутствовали ясные знания о целях, за которые они сражались, чувство истинного патриотизма, которое помогло бы им морально выстоять в условиях, когда армия несет тяжелые потери. А значительные потери, в свою очередь, явились результатом неграмотного командования и недостаточной оснащенности войск.
Для самых дальновидных людей в русском Генеральном штабе с самого начала должно было стать очевидным, что даже в самых первых схватках, если русские войска будут сражаться против равных количественно контингентов немецкой армии, они окажутся в проигрышном положении. Однако, по их расчетам, русское численное превосходство в сочетании со стремительным порывом французов поможет сокрушить противника. Что касается затяжной войны, то Генеральный штаб России, впрочем, так же как и штабы Австрии, Франции и Германии, даже не принимал в расчет такой возможности.
Длительная война вылилась для России в неизбежную катастрофу, так как она явилась испытанием для всего того, что составляло структуру нации. Недостатки армии ни на что не повлияли бы, если бы союзникам на Западе удалось одержать решающую победу в первые же шесть месяцев боев. Такой победы достичь не удалось, потому что Германия подготовилась к войне более тщательно, чем Франция, и потому что политики всех партий в Великобритании оказались глухи к тому, к чему призывали военные, и отказались заняться национальной обороной. Русская армия действовала с редкой самоотверженностью и сделала столько, сколько от нее можно было ожидать, и даже более того. Никто из тех, кто имел хоть какое-то представление о России, не мог ожидать, что вот так решится судьба на Восточном театре. Ложные надежды, которые наша цензура внушила нашим же простым людям, которые полностью положились на русский «паровой каток», оказались не более чем самообман. И те, кто был достаточно информированным, никогда не разделял таких заблуждений.
Тяготы затяжной войны, в особенности войны машин, были в неизмеримой степени более ощутимы в России, чем в Англии, во Франции или в Германии, из-за недостаточно развитых коммуникаций, отсталой промышленности, некомпетентного правительства и отсутствия того истинного жертвенного патриотизма в массах населения.
На сто квадратных миль[2] в России было всего полмили железных дорог (для сравнения, в Англии эта цифра составляла 20 миль). Имея прекрасную разветвленную сеть внутренних вод, эта страна практически не располагала каботажным флотом, который мог бы существенно ослабить транспортное напряжение. То, что имелось, было слабо развито и плохо управлялось. Из многочисленных русских портов, через которые в условиях мира осуществлялся импорт и экспорт товаров, с началом войны остались только два – Архангельск и Владивосток. При этом Архангельск в течение полугода был закрыт для судоходства. Непосредственно к этому порту вела единственная узкоколейная железная дорога, путь по которой до района боевых действий составлял около двух тысяч миль. Расстояние до Владивостока составляло 8 тыс. миль. В первые три года войны в среднем ежегодно в русские порты заходило по 1250 судов, в то время как в порты Великобритании еженедельно прибывало по 2200 судов.
