Художники Анастасия и Арсений Отчие

Городское оживление сменилось рядами заженных огней в окнах многоэтажек, в которые стеклось все суетное расползшееся ранее по офисам, расположенным в разнообразных заведениях. Бывает приятно наблюдать за этими усталыми работниками, через окна, в которых не сочли необходимым  занавесить шторы, полагая, наверное, что коль окно выше первого этажа, то никто не сможет в него заглянуть, но те из прохожих, кто не настолько загрузил себя несуществующими проблемами, любят поглазеть в разные семьи для того, чтобы сравнить либо ремонт, сделанный в квартире, либо царившую там атмосферу.

Так вот одним вечером, часу эдак в восьмом в средний день недели можно было наблюдать такую картину: (интересен тот факт, что каждый день картины сменялись, поэтому наблюдение не утрачивало своей любопытной составляющей за счёт регулярности, а наоборот разные окна были как пазлы, дополняемые в разные дни недели и в разное время) на первом этаже посреди всех окон, сведенных к стандарту по современному стилю, или моде находилось три отличных от всех окна, включая балкон. Рамы были пошарпаны и полусгнили от старости. Местами имелись дыры и казалось, что окна держатся каким-то чудом и не вываливаются из проемов. На балконе три отсека стекол отсутствовали вовсе и вынужденная пустота заполнялась местами тряпками, местами фольгой с пленкой. Как бы это странно не звучало, но эта квартира оставалась единственной во всем тюремном обществе, сохранившей свою индивидуальность вопреки неотступному давлению со стороны всех окружающих.

Кто проживал в этой квартире узнать было трудно просто наблюдая со стороны окон, поскольку хозяева тщательно завесили их изорванными клочьями старых покрывал, напрочь закрыв доступ вовнутрь для посторонних глаз.

Остальные окна, открывающие разные миры, были менее привлекательными, так как оставались предсказуемыми в отличие от тех, в которые нам заглянуть так и не удалось. Среди множества этих вечерних стандартных огоньков, заженных в стандартных обстоятельствах имелись ещё пару тех, которым сегодня предстояло выпасть из русла стандартности и ступить на каменистый и ухабистый путь индивидуальности, протаптывая никем не изведанную тропу, полную опасностей и непредсказуемых приключений. То был юноша пятнадцати лет по имени Аристопан. Он сидел за столом, обложенный кипой учебников, глядя на которые  приходил в затруднительное раздумье, стараясь расставить на места надобность и ненадобность данного явления.  Ему необходимо закончить два реферата до завтра, иначе его паек питательной смеси будет уменьшен. Голова у него взрывалась от всей этой информации в которой он не находил ни грамма смысла, вопреки навязанной смысловой нагрузке, пропагандируемой в общеобразовательных учреждениях.  В этот момент вернулась домой мать. Она хлопнула дверью и с порога принялась что-то оживлённо говорить. Аристопан не вникал в то, что она там бормочет – он знал, что она не умела приходить молча.

– О, Хрюня, ты наверное есть хочешь? Сейчас я тебе дам. Что там на столе лежит?… А пульт где?.. О, идёт "Безотцовщики", интересно… Что у нас там с чем? Аристопан, чай не кончился? Ой, сахар кончился, надо за ним сходить. Аристопан, ты не сходишь за сахаром? Надо кофту постирать… Наверное я сейчас в ванну лягу на десять минут… Надо отдохнуть немного, а то через час опять уходить. Что там за планы у меня на завтра?… Пора голову покрасить… – И в том же духе.

С порога мать прошла к телевизору и включила его – ритуал, которому просто невозможно изменить. Следующим шагом было покормить зажиревшую, спесивую, глупую, ленивую кошку, которую Аристопан терпеть не мог.

– Что ты там сидишь? – спросила мать Аристопана.

– Рефераты делаю. Я вот что подумал, – продолжил он, решившись говорить без обиняков, – я, наверное, брошу колледж.

Мать остановилась и уставилась на него.

– Ты что дурак? С головой не дружишь?

– Стараюсь дружить, а учеба мне мешает это делать, – с насмешкой ответил он.

– Ерунду не говори!

– Я на полном серьёзе решил больше не ходить в колледж! – настаивал на своем Аристопан.

– В таком случае иди и зарабатывай, раз такой умный! – решила напугать его мать.

– Пойду зарабатывать. Не страшно.

– Когда пойдешь? И куда? Тебя никуда не возьмут! Тебе пятнадцать лет, да ещё и оценочное табло не получено! Кому ты нужен будешь, неуч?

– Мне никого и не надо для того, чтоб я зарабатывал. Железо пойду собирать.

– Ты ещё скажи, что бутылки пойдешь собирать!!! – засмеялась она.

– А что бутылки собирать плохо?

– Ты что шутишь?

– Нет. Значит выкидывать бутылки, загрязняя наш общий дом – это не стыдно, а собирать их, очищая его от тех свиней – стыдно! Так выходит?

– Ещё не хватало, чтоб ты бутылки собирал!!!

– Вот и пойду завтра бутылки собирать! И не только бутылки, а весь мусор. Буду очищать Землю, – с энтузиазмом, свойственным пятнадцатилетнему возрасту, – а если смогу на этом заработать, – умереннее, – то очень хорошо!! Сейчас я занимаюсь никому не нужным написанием ни кому не нужных рефератов, которые даже мне не нужны. А завтра смогу нести пользу всем людям, Земле и себе в том числе. Я так и решил. Не хочу больше жить бесполезно.

Мать поглядела на него, как на безумного и ушла смотреть телевизор, который являлся бальзамом при любых жизненных неурядицах, неизменно залечивающим каждое потрясение, которое требовалось пресечь на месте, дабы не допустить мыслительную гангрену. Ментальный целитель имел свойство излечивать все попытки раздумий, касательно складывающихся обстоятельств, выпадающих из колеи.

Аристопан же всю ночь провел в размышлениях. В отличие от матери он не пресекал каждую новую появившуюся мысль, основанную на логике, в страхе перед ее разворотом, сулящим изменения, а следовательно и самое страшное их последствие – нестабильность. Эта, казалось бы простая, зародившаяся в голове пятнадцатилетнего подростка мысль, стала переломным моментом для всей его последующей жизни и взглядов на эту жизнь, повлекшая за собой ряд изменений, послуживших чередой приключений (или злоключений).

Этот день стал для Аристопана переломным моментом в его не сильно приметной жизни, не отличавшейся ранее от возведенных рамок, в которые все, включая и его, себя настойчиво загоняют, отвергая все разумное. Коренные ментальные изменения повлекли за собой и перемену окружающей обстановки, в прошлом содействующей привычному и самое главное стабильному (о, как  важно это  слово, отображающее настрой каждого, стремившегося к этой стабильности, почитая ее за верх личностного достижения)  прозябанию. Естественно, мать не поверила сыну и приняла его высказывания за пустой звук, что не помешало ему строить планы на завтрашний день, в которые входили найти пункт приема вторсырья  и разузнать все условия сотрудничества с ними.

Он, в свои пятнадцать лет, решился на серьезный шаг. Он хотел воплотить свою идею в жизнь и опробовать себя на прочность. У него оставался один существенный страх – бросив колледж он бы лишился питательной смеси. Этот страх развеивался частично некоторыми знаниями, имеющимися у него. А именно – он знал, что есть группа людей, и при том не маленькая, по всей земле,  кто отказывался употреблять питательную смесь. "Раз такие люди есть, – думал он, – и они не загибаются от множества болезней, и не умирают от отсутствия питательной смеси, значит можно жить и без нее. Буду пробовать. Посмотрим, что выйдет."

Лег спать Аристопан в полный, а главное стабильный хаус – стол завален, кровать завалена; кое-как скрючился на ней и заснул беспробудно (практически) до утра. Ночью, встав по будильнику для того, чтоб выпить питательную смесь, скинул весь завал с кровати на пол и продолжил свой безмятежный сон. В семь часов утра зазвенел будильник. Аристопан выключил его и убрал в сторону. Он решил рано не вставать, коль уж не идёт в колледж. Мать проснулась в это же время и принялась бегать по дому, ища все свои вещи. Она за всю жизнь не нашла места ни одной необходимой вещи, которыми пользовалась множество раз за день. Поэтому ее утренний монолог был, как по расписанию, каждый день одинаков: