В кухне-гостиной и коридоре тоже не было никаких признаков жизни. Быстро скользнув в спальню, она взяла телефон и набрала его номер. Недоступен.

Еще раз. То же самое.

Выглянула в окно. Машины, которую вчера так удачно удалось припарковать прямо под окном, нет.

Наташа еще с полминуты в задумчивости постояла у кровати и медленно прошла к кухонному уголку, оформленному в элегантном, модном и вызывающе неаппетитном стиле минимализм.

Рядом с кофеваркой лежала небольшая стопка цветных купюр. Машинально пересчитав их (пять тысяч евро) и пошарив глазами вокруг в поисках записки, Наташа во внезапном изнеможении опустилась на стул.

Утро пришло неожиданно хмурое, небо над Кратовом пухло клубилось и недовольно брызгало теплой изморосью. Запланированный пленэр пришлось отменить, и дети, то ли из-за перспективы просидеть весь день в доме, то ли из-за туманной серости за окном, сидели за завтраком мрачные.

Надя специально по случаю непогоды надела яркое персиковое платье и теперь старалась расшевелить компанию, оживленно и ласково обращаясь то к одному, то к другому воспитаннику, предлагая запеканку, мюсли, чай и кофе. Она не разрешала себе сердиться на непонятно почему отсутствующую Свету.

Вообще-то Надя здесь воспитатель и художник, и кормить воспитанников – не ее обязанность. Обычно она будила детей, а Света в восемь утра уже ждала их с завтраком и руководила всем застольным процессом. Наде утром было просто необходимо хоть немного помолчать и спокойно выпить кофе, чтобы настроиться на длинный день, заполненный занятиями, прогулками, разговорами и рисованием. Но сегодня ей пришлось накрывать круглый стол на веранде вместе с детьми. «Ладно, потом обсудим», – подумала она и хотела было хоть ненадолго погрузиться в свои мысли, но ее окликнула худенькая Лиза:

– Надежда Юрьевна, а в этом доме ведь правда есть привидение?

Надя аж поперхнулась.

– Лизонька, ну что ты, – она рассмеялась весело, но огромные глаза девочки были прозрачнее обычного – от грусти или страха? Черт знает что такое, ведь ребенок правда нервничает.

Надя нацепила учительскую гримасу и сказала внушительно, глядя прямо в глаза ребенка:

– В этом доме нет никаких привидений.

– А что же тогда каждую ночь шуршит, и стукает, и ходит? Пол в коридоре скрипит по ночам, – возразила Лиза слабым испуганным голосом, нервно теребя кончик русой косы.

– Лизка, ну какие привидения, ты что? – румяная Соня сверкнула круглыми глазами. – Раз Надя Юрьевна говорит, что их нет, значит, нет.

– Вообще в старых домах часто обитают духи, – поправляя очки, сообщил солидный маленький Авенир. – Вот, например, в книге Оскара Уайльда «Кентервильское привидение» рассказано как раз об этом. И я тоже слышу по ночам таинственные звуки. Правда, я их не боюсь.

Лиза уже почти плакала, и хотя другие дети не проявляли признаков паники, Надя решила, что нужно успокоить всех.

– Ребята, я сплю на первом этаже, поэтому не могу уверенно говорить, что у вас, на втором, по ночам тихо. Но я здесь бываю с детских лет и точно знаю, что никаких привидений тут не водится. Скорее всего, дело в самом доме, – она убедилась, что ей удалось завладеть вниманием всех детей, и продолжила уверенным и рассудительным учительским тоном: – Дом построен почти сто лет назад, он из дерева. За день он нагревается, а ночью остывает. Это как дыхание, понимаете? Дом – живой организм, в нем всегда есть эти небольшие движения и звуки, просто днем их не слышно, потому что мы сами разговариваем, ходим, что-то делаем. А ночью, в тишине, даже самый слабый шорох кажется более громким и может напугать.

– Да подумаешь, – шмыгнул носом светловолосый Саша. – У меня папка, как выпьет, тоже бродит по ночам. Не безобразничает, просто ходит… Делов-то.

Надя взглянула на мальчика обеспокоенно: «Я и не знала, что он из неблагополучной семьи», – и громко объявила:

– Так, мои дорогие, давайте заканчивать завтрак. Поскольку погода сегодня для пленэра не подходит, мы сейчас будем рисовать в мастерской, а после обеда займемся подготовкой выставки ваших работ.

Света заглянула в мастерскую, когда занятие было уже в разгаре. На столике в центре стоял несложный натюрморт, юные художники сопели над альбомами, бренчали кисточками в банках с водой и старались как можно осторожнее подхватывать цветную прозрачность акварели.

Надя работала у мольберта над своим пейзажем. Это был хороший пример для детей: показать академическую манеру на материале, уже знакомом им по нескольким выездам на пленэры. Периодически она проходила за спинами воспитанников и что-то советовала.

– Надя? У вас все в порядке?

– У нас – да, – ответила Надя и взглянула на Свету вопросительно.

– Прости, у меня что-то голова разболелась, пришлось таблетки пить. Я пойду займусь обедом.

– Хорошо. Мы пока рисуем, потом будем отбирать работы для выставки, – Надя потянула носом воздух: плывший от подруги аромат парфюма пробудил в ней смутную тревогу. Какой-то странный, тяжелый запах, как будто духи очень старые. Она не помнила, чтобы Света такими душилась.

Дверь закрылась, и след чужеродного запаха развеялся в воздухе просторной мастерской.

– Еще десять минут, ребята, и заканчиваем. Не забудьте подписать свои работы, – Надя произнесла слова, которые тысячи раз слышала, пока сама училась живописи, и в очередной раз подумала, насколько ее новая жизнь отличается от той, в которую она была погружена всего три месяца назад.

От Кратова всего-то пятьдесят километров до ее дома на Плющихе, а ощущения – словно она оказалась на другой планете. Городское и дачное пространства разделялись чем-то более значимым, чем расстояние. Она не могла бы сказать, в каком месте проходит невидимая линия, за которой московские цвета, звуки, запахи и даже мысли меняются на загородные, но эта граница явно существовала. В детстве, когда время делилось на учебный год и каникулы, Кратово зимой вдруг становилось ужасно далеким. Как ни хотела Надя навестить за городом Светку, которая тогда жила на даче постоянно, устроить это было сложно: требовалось согласие взрослых, их участие в поездке, а соглашались они неохотно. Может быть, эта граница существует только для взрослых?

С переездом за город Надина жизнь изменилась кардинально. Три месяца назад она приехала к Свете ночью, взвинченная и растерянная, и, переночевав на узкой койке в комнате рядом с кухней, утром вдруг поняла, что возвращаться в Москву ей совсем не обязательно. Там, на Плющихе, остался муж, с которым она прожила двадцать лет, налаженный до мельчайших деталей быт, в котором Надя была главным действующим лицом: и деньги зарабатывала, и дом вела, и сына растила. И вот сын вырос, а все прочее вдруг стало другим, неважным. Муж, который казался таким разумным и преданным, умудрился тайком заложить квартиру, и спасать их дом пришлось, конечно, Наде. Подруга Ленка, с которой были как сестры со студенческих лет, похоже, стремилась увести ее мужа из семьи. Быт осточертел. Тяжелая болезнь бабушки, похороны, ссора с давно уехавшей за границу матерью – на нее навалилось столько всего, что удивительно, как она еще на ногах держалась.

А стоило приехать в Кратово – и груза как не бывало. Здесь, рядом со Светой, в знакомом и любимом с детства доме, где искусство и знание всегда ценились выше земных благ, она вдруг снова почувствовала себя… человеком. Не идеально выдрессированной, прилежно ходящей по кругу, забывшей свое благородное человеческое происхождение рабочей единицей, а носителем свободной воли. Она сделала все, что положено. Откатала обязательную программу. И очень, очень устала.

Не то чтобы она не любила больше. Они с Вадимом были вместе с детства, это уже не просто любовь – родство. Но где-то произошел перекос, и пока муж спокойно предавался своему не приносящему ни копейки творчеству, Надя, которая когда-то вместе с ним вполне успешно училась в Суриковском институте, тратила себя на прозу каждый день, каждый час, каждую секунду – как будто именно для этого родилась на свет. И все к такому раскладу привыкли. Никто даже не пытался облегчить ее жизнь. Вадим даже этот проклятый кредит потратил не на их семью, а на свекровь! Вот только Лешка сделал выводы и наотрез отказался становиться художником, как отец и дед, – и пошел в юристы.