«Не позвонит она, нечего и надеяться, – сказал себе Прохоров, сидя в шумливо тянущейся к Москве электричке. – Ну разве что правда сохранила эту визитку и найдет. Тогда позвонит, потому что обещала. И что дальше?.. А ничего. У нее муж. Она с ним всю жизнь прожила. Значит, ее все устраивает… Надо все-таки купить машину. Ненормально это, что меня женщина до электрички провожает – как ребенка. Или старика». Прохоров невесело хмыкнул, покрутил головой, то ли отгоняя ненужные мысли, то ли разминая шею, и погрузился в чтение загруженной на мобильный книги.

Пестрая, хрусткая даже на вид редиска и щетинистые пучки зеленого лука на базарчике у станции манили дачников первыми летними радостями, но Надя не захватила с собой кошелька. Приезд Прохорова застал ее врасплох, и, выходя из дома, чтобы проводить гостя до станции, она не могла думать ни о чем, кроме того, зачем же он на самом деле нагрянул сегодня в Кратово. Почти три месяца прошло с их последней встречи. Тогда вместо того, чтобы арестовать ее за воровство, в котором она призналась, следователь подсунул похищенный ею предмет в кабинет владельца – и скрылся, не сказав Наде ни слова. После того эпизода жизнь Нади начала меняться так резко, что она даже не нашла времени подумать над мотивами Прохорова. Точнее, думала она об этом часто, но ответа не находила, а связаться с ним и спросить не решалась. Все думала, что прояснить это нужно, но не сейчас – когда-нибудь потом, успеется. Будто боялась чего-то.

Насколько сильным был ее страх, стало ясно сегодня, когда следователь возник на дорожке у ворот дома, в котором она теперь жила и работала. Конечно, все сложилось максимально неудобно. Как назло, именно сегодня в Кратово приехали и наполовину брошенный Надей муж Вадим, который немедленно принялся открыто ревновать жену к спортивному блондину, и даже сын с подружкой, которые вообще приезжали очень редко. И появился Прохоров как раз когда воспитанники загородного пансиона требовали максимального внимания – только вернувшись с пленэра, они так и норовили всюду разбросать свои художественные принадлежности, переругаться из-за того, кто куда вешает мокрые после купания плавки и полотенца, и сесть за стол с немытыми руками.

Впрочем, царившая в доме суета очень кстати отвлекла внимание от Надиного едва скрываемого напряжения. Ей понадобилось время, чтобы убедить себя: Прохоров приехал не для того, чтобы дать ход старому делу. Но зачем? Неужели чтобы приударить за бывшей подозреваемой? Хозяйка маленького пансиона Светлана была уверена, что весной Прохоров отпустил Надю из-за романтического интереса. Но Надя спорила:

– Если бы я ему была интересна как женщина, он дал бы понять. Ну не знаю, позвонил бы, назначил бы свидание. А он просто исчез. Скорее всего, он тогда просто не захотел портить жизнь Лешке. Представь, что было бы, если бы у студента-юриста, проходящего практику в отделении, мать посадили за кражу!

Света не очень верила в эту версию, но крыть было нечем: Прохоров и правда не показывался с весны.

Вадим, сначала приписавший появление незнакомого мужика Светиным чарам, быстро понял, что ошибся. Представленный ему Павел Прохоров, почти ровесник, оказывается, руководил практикой сына в полиции. Значит, это тот самый субъект, который в марте чуть не посадил в тюрьму его жену. «Хренов благодетель, приехал за своим трофеем», – мысленно чертыхнулся Невельской. И Надя, увидев реакцию мужа, побежала к Светлане за помощью.

Хозяйка дома с непринужденностью светской львицы развеяла легкой беседой загустившую дачный воздух неловкость. Она усадила Прохорова в гостиной, начала задавать вопросы, предполагающие только приятные ответы, и всячески поощряла Лешу рассказывать о замечательных качествах своего старшего коллеги.

– Какой у вас прекрасный рояль, – отметил Прохоров, когда обстановка окончательно оттаяла.

– Моя мама много лет пела в театре Станиславского и Немировича-Данченко, – ответила Светлана. – Она здесь часто репетировала. А вы играете?

– Немного. У меня мама всю жизнь преподавала в музыкальной школе и была концертмейстером, – сказал он, осторожно касаясь старой глянцевой крышки инструмента.

Надя взглянула на него с интересом, а Вадим резко отвернулся, чтобы скрыть неприязненную гримасу, с которой не сумел справиться.

– Но сами вы пошли в полицию? – в Светином тоне не было снобизма, с которым Прохоров часто сталкивался, и он ответил спокойно и просто:

– Да, у меня отец погиб при исполнении, когда мне было четыре года. Мама на всю жизнь осталась вдовой, а я в юности был романтиком.

Потом кормили воспитанников, обедали сами, обсуждали планы на лето… Когда турбулентность окончательно улеглась и все успешно сделали вид, что появление Павла Прохорова на незнакомой ему даче – самое обычное дело, гость вознамерился идти на станцию, а Надя вызвалась его проводить.

– Приезжайте к нам запросто, – сказала на прощание Света и по укоренившейся европейской привычке протянула Прохорову руку для пожатия. – Лето впереди длинное, а у нас тут хорошо!

И она с гордостью оглянулась на дом и сад, в которые вложила столько сил и которые явно понравились внезапному гостю.

Вадим ждал возвращения жены, сидя на старом кожаном диване в гостиной. В самом деле, не дежурить же у калитки, поджидая, пока она покажется на дорожке от станции! Под его небольшой, мужественной лепки рукой лежал глянцевый журнал, который он не открывал до Надиного появления.

Она вошла, улыбаясь, – светлая, хрупкая, со слегка отстраненной улыбкой. Непривычные, очень красившие ее длинные серьги с дымно-серыми кристаллами покачивались, перекликаясь с оттенком Надиных глаз. В Москве Надя вообще не носила украшений, тем более – дешевой бижутерии. И платьев у нее не было, всё костюмы да джинсы. Она изменилась, и это действовало ему на нервы. В ее образе, жестах, даже в манере говорить словно проступила та девочка, с которой они в художественной школе стояли за соседними мольбертами. Присущее ей сочетание внешней хрупкости и внутренней силы снова качнулось в сторону женственности, почти забытой за годы брака. И сейчас эта женственность была уверенной и зрелой, лишающей его ощущения власти над ситуацией.

«Что у них там произошло, по дороге к станции?» – подумал Вадим и прервал сам себя, обращаясь к жене:

– Как прошлась? Не устала?

– Нет, спасибо, все хорошо, – любезно отозвалась она.

«Отлично, значит, продолжаем беседовать, как в светской гостиной», – отметил он ее невыразительную интонацию.

– Надюша, я хотел тебе показать кое-что. Вот, смотри, на сорок шестой странице, – Вадим протянул журнал, пристально глядя в лицо жены.

Она заинтересованно вскинула брови:

– Ты теперь читаешь женский глянец? – и, прошуршав страницами, охнула: – Вот это да!

Вадим засиял.

– Галерея заказала интервью к открытию выставки. Они уверены, что будет успех, вкладываются в раскрутку.

– Как здорово! Свет! Света! – Надя звонким голосом звала подругу, но ответа не было – видимо, та была занята с воспитанниками.

– Да ничего, я же оставлю журнал, потом покажешь. Скажи, ты ведь придешь на вернисаж?

– Ну разумеется, приду, что за вопрос, – улыбнулась Надя. – Я так рада за тебя, Вадька. Ты столько лет этого ждал. И ты заслужил.

– Ты тоже ждала, и ты тоже заслужила, – проговорил он, глядя на нее с каким-то пытливым и торжественным выражением лица, словно ждал все новых комплиментов.

– Но все же это твой успех, Вадим, – жена отвергла предложенную игру, и он, задетый ее ровным тоном, резко свернул с колеи благовоспитанной светской беседы:

– Слушай, а зачем все-таки приезжал этот качок?

От изумления у Нади смешно приоткрылся рот:

– Вадь, ты что, ревнуешь?

– Я еще не сошел с ума ревновать свою жену к какому-то мужлану из силовых органов, – холодно усмехнулся Вадим. – Но трудно не заметить, как все ему удивились. А ты зачем-то пошла провожать его на станцию.