- Мозг полностью разрушен? - спрашивает чужерод.

   Патологоанатом, погрузившийся в собственные тягостные мысли, вздрагивает.

   - Ясное дело, - сквозь непрожеванный бутерброд отвечает он, - на нее наехал двадцатитонный погрузчик: там только смыть и забыть.

   - Значит, нейропсия невозможна...

   Врач в ответ лишь издает невнятный звук.

   - Вижу, аутопсию не делали.

   - Не до нее, - патологоанатом пожимает плечами и с раздражением выбрасывает недоеденный бутерброд, - да и не срочно: ребята из полиции следов насилия не нашли, там, вроде, все понятно. Утром вскроем ее, посмотрим на алкоголь и наркотики, но причина смерти вряд ли поменяется.

   Чужерод осматривает вены на руках и щиколотках ног, жестом разворачивает стол с трупом, на мгновение останавливается на небольшом, с некрупную монету, родимом пятне под правой ключицей, переворачивает труп, проверяет основание шеи, спускается вдоль позвоночника, пока не упирается в шесть маленьких пятнышек гексаграммой под лопаткой, вроде небольших ожогов миллиметров пять в диаметре.

   - А это что?

   Патологоанатом пожимает плечами.

   - Точно не знаю, планировал проверить утром при вскрытии. Предварительно... возможно, какая-нибудь метка или клеймо. У нас бодимод и татуировки считаются буржуазным пережитком и не одобряются, так что молодежь идет на всякие ухищрения, чтобы выделиться.

   Чужерод на это только слегка кивает.

   - Ее омнибот?

   - Раздавлен - до последнего пытался залинковаться с хозяйкой.

   - Личность установили?

   - Да. Ее звали Аделин - Аделин Трюффо. В общем файле есть.

   - Опознание?

   - По ее глобал.

   Чужерод открывает файл описи изъятых предметов, быстро пролистывает до скопированного из глобал цифрового паспорта, всматривается в лицо на псевдотрехмерном изображении. Симпатичная сероглазая девушка с пышной копной русых волос, придающих ей какую-то милую растрепанность и почти полностью скрывающих левую половину лица.

   - Красивая... была, - без тени чувств в голосе констатирует патологоанатом.

   - Да, - столь же безразлично соглашается чужеземец, жестом копируя все файлы, - благодарю, это все.

   Сеанс телеприсутствия обрывается и Глевеан откидывается в кресле авто.

   - Что-то нашел? - щекочет нейроны сигнал от Кейсары.

   - След от транквилизатора TSP, - вслух отвечает маршал, - ее убили. Где она жила?

   - Коммунальное общежитие ткацкой фабрики на Лемаршаля, второй корпус.

   Глевеан перехватывает управление у автоматики и сворачивает на боковую дорогу.

   * * *

   ...Рассеченная лишь сиянием карантинных ограничителей, ночь темна и контрастна. На улице Лемаршаля, сплошь застроенной безликими приземистыми зданиями коммунальных общежитий, и без того скудная иллюминация выключена ради экономии - жителям запрещено покидать дома, так что городские власти сочли уличное освещение излишеством. Окруженный сплошной промзоной, район Лемаршаля считается рабочим, но заселен, в основном, теми, кто не имеет к заводам, фабрикам и окрестному железнодорожному узлу ни малейшего отношения. Официальная риторика, разумеется, старательно сглаживает углы, но в просторечие эти кварталы давно именуют "гетто".

   Глевеан оставляет машину в паре кварталов, на огороженной стоянке у шоссе - двухместная контактная капсула была бы слишком лакомым куском для вандалов и воров даже несмотря на дипломатическую маркировку. Узкие голографические ленты разграничения предупреждают о карантине и услужливо проводят маршала по заваленным неубранным мусором улочкам к проходной нужного дома. Несмотря на жесткие ограничения, то тут, то там, во дворах домов дрожит пламя костров, слышатся удручающе примитивная музыка и людские голоса. Пару раз, тьма мерцает огоньками сигаретных затяжек и шелестит невнятными голосами, но никто не решается приблизиться к неспешно идущему по улице великану.

   В нескольких шагах от закрытой голографической лентой и пропускными сканерами проходной, Глевеан останавливается, окидывая глазами сенсорную рамку и просит через нейролинк:

   - Кейсара, взломай пропускник - не хочу "светить" свои документы.

   Пара секунд - и дело сделано: голографическая лента меняет свой цвет с оранжевого на зеленый. Глевеан пересекает линию карантина, поднимается по растрескавшимся бетонным ступеням и входит в проходную через выставленную дверь и сломанный турникет. Ноги проводят его через плохо освещенное помещение, мимо разгромленной будки консьержа к полутемной, смердящей человеческими испражнениями кабине лифта. Лифт работает - настоящее чудо! - но стоит маршалу войти - мигает сигналом о перегрузке.

   - Какой этаж?

   - Шестой. Квартира шестьсот три.

   Глевеан, не вынимая рук из карманов, неспешно идет к лестнице и поднимается наверх. Каждая лестничная площадка встречает его открытыми настежь или выставленными окнами, сидящей на перилах, полу и ступеньках молодежью, смесью запахов анаши, курительных смесей и человеческого пота. Завидев маршала, стайки молодых людей растекаются в стороны, жмутся к стенам, провожают высоченного чужерода тихими взглядами.

   Шестьсот третья квартира встречает Глевеана приоткрытой дверью, старомодной музыкой, голосами множества людей, влажным воздухом, запахами нечищеной канализации, прогорклого масла, в котором жарится что-то съестное, волглого белья, пыли и плесени. В полутемном, освещенном одинокой лампочкой, заставленном старой мебелью и заваленном каким-то хламом коридоре, между развешенным по веревкам застиранным бельём и приоткрытыми местами дверьми, едва могут разминуться два человека, а низкие потолки точно давят на плечи.