Он кивает.

– Стражники сейчас приведут его, – он наклоняется ближе и шепчет мне на ухо: – Ты уверена, Адерин? Что хочешь его видеть?

– Я уверена, – я подхожу к окну в дальнем конце комнаты. И прежде чем успеваю рассмотреть посадочную платформу, выступающую во фьорд, двери открываются и впускают пленника. Его сопровождают четыре темных стражника, запястья скованы тяжелыми железными кандалами, прикованными к железному ошейнику, застегнутому на шее. Мы собираемся в широкий полукруг, когда его приводят и ставят перед нами.

На нем уже не та богатая одежда, в которой он был в святилище. Вместо этого на нем мантия. Черная ткань испачкана темными пятнами свежей крови, там, где металлический ошейник натирал шею. Его прямые волосы пепельного цвета, кожа темно-серая; наверное, какая-то ветвь рода вороновых. Он хмуро смотрит на нас.

– Кто вы?

– Тирс, лорд Худ.

– Из Селонии?

Командир темной стражи сверяется со свитком, переданным ему секретарем совета.

– Нет, один из наших, Ваше Величество. Младшая ветвь дома Корникс Лиат. У него небольшое поместье на западе Олориса.

– Как вы проникли в Цитадель, лорд Худ?

– Это было нетрудно, – голос у него грубый, резкий, как карканье ворона. – Я вручил свое удостоверение гостевому мастеру и сказал, что у меня есть прошение, которое я должен представить Вашим Величествам. Он дал мне комнату.

Лорд Пианет откашливается.

– Гостевой мастер, следуя протоколу, сообщил мне о прибытии Худа. Но у нас не было причин для подозрений. Я уже предложил леди Финч, – он жестом указал на хранительницу Цитадели, – пересмотреть наши правила.

– А почему, лорд Худ, вы хотели меня убить?

Он пожимает плечами, поправляя железный ошейник на шее, несмотря на боль, которую он, должно быть, причиняет.

– По двум причинам. Во-первых, от вашей монархии Олорису ничего хорошего не будет. У нас нет защитника, и мы все знаем, что вы собираетесь присоединить Олорис к короне.

– Вы ошибаетесь. Какова вторая причина?

– Мне нравится быть на стороне победителя, а победит Таллис. Рано или поздно, – он жестом указывает, насколько это в его силах, на леди Яффл, самую старшую участницу Собрания от Олориса. – Спросите у нее. Она должна знать об исчезновениях. Люди моего ранга, мелкие землевладельцы с пустых болот Олориса – я уже сбился со счета, сколько их исчезло за последние два месяца. Никто не говорит об этом, но мы все знаем правду. Я вызвался добровольцем, но у лорда Зигфрида есть средства, чтобы подчинить других своей воле. А Таллис… Я слышал, что она делает с теми, кто ей перечит. Пролить благородную кровь для нее – все равно что отравить крыс. Она хочет корону, и ей безразлично, что нужно сделать, чтобы получить ее.

– Да защитят нас крылья Жар-птицы, – бормочет Виржиния из Ланкорфиса.

Худ переводит на нее налитый кровью взгляд.

– Поберегите свои молитвы. Я не последний, кого Зигфрид и Таллис заставят пойти против вас.

Арон поворачивается к командиру темной стражи.

– С кем имел дело сам Худ?

– Он назвал нам имя, – командир широко разводит руками, – но женщина оказалась посредником, как и человек, который ее инструктировал. Мы еще не поймали кого-нибудь, обладающего реальной информацией. – Он указывает на одного из стражников, который раскрывает руку в перчатке, чтобы показать маленький флакон, который держал Худ. – Мы все еще не знаем, что это. Мы ничего не смогли из него вытянуть.

Я подхожу ближе к Худу.

– Это зелье Зигфрида, не так ли? То, которое он давал мне в небольших количествах, чтобы заставить трансформироваться. То, которое он собирался подарить принцессе Одетте, чтобы навсегда превратить ее в лебедя.

Позади меня один из советников задыхается от негодования. Другой ругается. Но Худ только смеется.

– Как скажете, – от его вони у меня сводит живот.

Арон вздыхает.

– Ну, если лорд Худ не желает сотрудничать, я предлагаю заставить его выпить зелье, чтобы мы могли посмотреть, какой эффект оно окажет.

Серая кожа Худа приобретает восковую бледность. И все же он рычит на Арона:

– Лучше так, чем умереть от ваших рук, вы, ничтожный калека.

Губы Арона сжимаются, но он просто говорит:

– Однако я не жестокий человек, – он кивает стражникам. – Сначала освободите его. И расстегните застежку на мантии.

Они повинуются, три стражника вытаскивают топоры, а один снимает ошейник и кандалы. Худ тяжело дышит, но стражник с флаконом не колеблется. Он откидывает крышку, подносит флакон к губам Худа и вливает содержимое ему в рот, а потом быстро отступает.

В комнате воцаряется тишина. Все ждут.

Ничего не происходит. Худ начинает смеяться, но смех перерастает в паническое удушение, и он хватается за горло. Или пытается. Его плечи скручиваются, кожа на руках начинает растягиваться и рваться. Он откидывает голову назад и кричит, когда перья пронзают его плоть. Ноги его подгибаются, а череп удлиняется.

Я отворачиваюсь и закрываю глаза, когда по горлу поднимается желчь. Его крики все звучат и звучат, пока не становятся криками гигантского грача. Когда я снова смотрю, человек, который стоял там, исчез.

Несколько моих советников бормочут молитвы. Виржиния держит руки перед лицом, скрестив запястья: древний жест, отгоняющий зло. Командир темной стражи прижимает руку ко рту, как будто его вот-вот вырвет.

Первым заговорил лорд Корвакс.

– Это не выглядело… естественно.

Он прав. Это было слишком медленно. Слишком мучительно жестоко.

Худ хлопает крыльями и клюет сброшенный халат.

Арон жестом указывает на бескрылых стражников, ожидающих по краям комнаты, и они постепенно приближаются, пока не оказываются в пределах пары размахов крыльев огромной птицы. Будучи так близко к преображенному дворянину, стражники должны уже корчиться на полу в агонии. Арон хмурится.

– Вы ничего не чувствуете?

Ближайший качает головой.

– Нет, Ваше Величество. Ничего.

Пианет приближается к огромному грачу. Худ пронзительно кричит и снова хлопает крыльями, пытаясь улететь подальше.

Пианет качает головой.

– Я думаю… я думаю, он исчез. Я не чувствую ни мыслей, ни личности. Лишь путаница. И страх.

Один за другим мы закрываем глаза, отдаваясь мысленным ощущениям. Находясь в полете, мы можем общаться друг с другом без слов. Дворянин в человеческом облике все еще может ощущать мысли преображенного дворянина. Но сейчас нет ничего. Никакого подобия человечности.

Его сила, позволяющая менять форму, была будто выдрана из него. Вместе с разумом.

– Чудовищно, – говорит кто-то. Раздается ропот согласия. Я содрогаюсь, когда понимаю, какой была бы моя судьба, если бы Худ преуспел.

Внезапно птица начинает каркать и хлопать крыльями, вертя головой из стороны в сторону, словно стараясь найти выход, и щелкает клювом в сторону стражников поблизости.

– Откройте балконные двери! – Арону приходится перекрикивать грача, но стражники слышат его; еще мгновение – и огромная птица, хлопая крыльями, летит через фьорд к морю.

Я поворачиваюсь к ближайшему слуге: – Принесите нам, пожалуйста, вина. И позовите врача. – Один из стражников истекает кровью от царапины, нанесенной клювом Худа. Я делаю паузу, ожидая, когда мое сердцебиение замедлится. На лицах моих советников я вижу ту же смесь шока и ужаса, что и у меня. Арон берет меня за руку.

– Правильно ли мы поступили, отпустив его? – спрашиваю я. – А если он на кого-нибудь нападет?

– Настоящие грачи питаются падалью. Подозреваю, что Худ не найдет себе достаточно пропитания, чтобы прожить долгую жизнь.

Леди Яффл, представительница Олориса, стоит неподалеку. Я поворачиваюсь к ней.

– Сколько, леди Яффл?

Ее глаза расширяются.

– Ваше Величество?

– Худ сказал, что вы должны знать о похищениях, поэтому я спрашиваю вас. Сколько моих подданных захватила Таллис? У скольких из них зелье Зигфрида отняло человечность?

Зеленоватая кожа женщины темнеет под моим пристальным взглядом, а другие советники подходят ближе, ожидая ее ответа.