Я выиграла. Победила.

– Мне повторить свой вопрос? – спросила я, так и оставшись стоять посреди огромного помещения.

– Ах, да, – вроде бы припомнил Ратомский. – Ты спрашивала что-то до того, как раздела меня и смущенно уставилась на голое тело.

Он издевается. Возможно, защищается. Я больше не поведусь.

– Я спросила, любили ли вы свою жену.

– А ты помнишь, куда я тебя послал?

Вопрос вроде бы простой. Да, я помнила, но туда идти не вариант.

– Ярослав Владимирович, давайте просто поговорим.

– Говорить? Говорить я мог со своей женой. А таких, как ты, просто трахают, Дина.

Он впервые обратился ко мне по имени. И это почти прозвучало оскорблением.

– Дело в моей внешности? – спросила я, продолжая стоять посреди комнаты.

Он оценивающе меня просканировал. Ну что сделать, если я свою кукольную внешность постоянно маскировала? Я всегда была такой. Как будто время остановилось на двадцати годах. Куколки не стареют, а как хотелось. Я не была Барби, но есть люди, на которых время останавливается. А миловидность моя остановила то самое время. И плевать, что мне почти тридцать!

Он не воспринимает меня всерьез!

Да, я поняла. Он видит перед собой куклу. Я гордилась своей внешностью, любила себя, маскируя в то же время. Пара уроков у визажиста – деловой макияж, который делал меня старше.

– Меня абсолютно не ебет твоя внешность, – усмехнулся Ратомский.

Может, применить его метод? Шоковая терапия?

Я только сделала шаг к нему, как мои действия были пресечены на корню. Он встал с дивана и сказал прямо мне в лицо, очень близко, до болезненного обжигания дыханием:

– Я повторяю – не прокатит.

– Да пошел ты, – вырвалось у меня, чем я вызвала усмешку на лице напротив.

Он меня не держал, но я продолжала стоять и смотреть в эти болотные глаза. Это сумасшествие… Мы не поговорим, пора уходить. Но только эти глаза не отпускали. Опять болото засасывало в свою трясину.

Мне показалось, что время остановилось, пока мы смотрели друг на друга. И вдруг он улыбнулся. Нет, не так. Оскалился. Как будто что-то придумал.

Инстинкт самосохранения просто заорал – пора уносить отсюда ноги. Главное, спокойно. Не убьет же он меня, в самом-то деле!

– Ярослав Владимирович, я, пожалуй, пойду, – голос на секунду дрогнул, но ему этого хватило.

Он почувствовал, что статус-кво изменился. Он снова ведет в этой игре.

– А как же поговорить?

– Мне кажется, вы не настроены на разговор.

– Вали тогда отсюда, – он отошел на шаг, а такое ощущение, что сбросил удавку с моей шеи. Стало легче дышать.

И я совершила ошибку – расслабилась.

Тогда он и сделал очередной бросок. Все произошло настолько быстро… Он схватил меня чуть выше локтя, развернув к себе, когда я почти достигла выхода из гостиной, и, приперев к дверному косяку, сомкнул зубы на моей щеке, внизу, ближе к шее. Сомкнул сильно, больно, что слезы непроизвольно брызнули из глаз.

– Чертов извращенец! – вырвалось у меня, на что Ратомский рассмеялся:

– Ага, все по Фрейду. Или какие там еще известные психологи есть? Мне просто стало интересно, как ты перед мужем объясняться будешь за синяки на шее и отчетливый след зубов на лице. И помогут ли тебе в этом твои психологические штучки.

Я оттолкнула его, выронила сумочку, содержимое которой рассыпалось по светлому паркету. Меня уже тошнило от этого дома, от воспоминаний его зубов на моей коже, прикосновения легкой щетины к моему подбородку. Он не отошел ни на шаг. И я ползала у его ног и собирала свои вещи, сцепив зубы.

Он просто позволил мне думать, что я выиграла. Великий стратег, мать его!

Я, возможно, и поговорил бы с ней, если бы она не спровоцировала меня своей победной ухмылкой. Она меня бесила – вся такая милая, сдержанная… Вот меня и сорвало.

Сам не понимал, почему она меня так раздражала. Но было что-то в этом кукольном лице ненастоящее, в плавных движениях как будто пафосность. Девочка с экрана, с обложки, но никак не живой человек.

А я терпеть не могу людей, которые играют на публику, а не остаются сами собой. Как бездушные куклы, где за фарфором нет ничего человеческого.

И эта сука еще посмела спросить, любил ли я Алису? А можно ли не любить человека, с которым прожил пятнадцать лет? Конечно, я ее любил. Может, наш брак не совсем обычным, но все же был построен на большой человеческой любви и благодарности.

Еще тогда, когда Алиса, аспирантка кафедры общей химии, нашла меня в подсобке, я проникся к ней симпатией, хоть и был недоверчивым волчонком, готовым откусить руку любому, кто ее протянет. И такие, как я, не разбирались, протянута эта рука, чтобы погладить или чтобы ударить. Просто сразу кусали, потому что в большинстве случаев нас били.

Алиса была другой. Я сразу почувствовал каким-то базовым инстинктом, что эта девушка не угроза. Ее улыбка была открытой, настоящей, а глаза светились добротой. И я просто пошел за ней как дворовой голодный пес, которого почесали за ухом. Я истосковался по простому человеческому теплу, а она так и излучала его. В ее глазах не было жалости и брезгливости, которые я встречал почти в каждом встречном взгляде.

Я помню ее старую квартирку на окраине, до которой мы добирались на такси, потому что Алиса переживала, что я не вынесу час в общественном транспорте, снова замерзну. Она не боялась, не сторонилась. Впустила в квартиру оборванца с улицы, как будто мы были знакомы не один год.

Обычная горячая овсянка на воде показалась мне пищей богов. Чай – амброзией. А Алиса богиней. Она меня расспрашивала о жизни, а я все бесхитростно ей рассказывал. Про умершую мать, про отчима-алкоголика, который выгнал меня из дома, про скитания по подъездам и городам, про воровство и выживание на улице. И даже привычная жалость в ее глазах меня не злила. Она сочувствовала… Сочувствовала искренне. И я просто потянулся к ней, как к матери, хоть она и была меня старше все лишь на восемь лет…

А эта сука спросила, любил ли я Алису?! Да я в жизни никого так не любил! Без нее не было меня сегодняшнего.

Я подошел к бару и плеснул в бокал коньяк. Во рту сохранился отвратительный привкус кожи этой стервы, а запах ее духов пропитал меня, эту комнату… Блядь, как будто мою жизнь!

Прополоскав рот алкоголем, я продолжал ее чувствовать здесь. Зачем она приходила? Я хоть и не психолог, но понимал, что не просто поговорить. Разговор бы стал просто проверкой. Только проверкой перед чем? Что же эта сучка от меня утаила?

Телефон начал разрываться где-то в коридоре. Я не хотел ни с кем говорить. Она высосала из меня все силы. Два звонка, потом короткий звук смс-сообщения.

Работа? Вряд ли.

А, скорее всего, мой разведчик объявился с информацией. Надо посмотреть.

Только на пути к разведданным я наступил на что-то, да еще самым чувствительным местом на стопе. Блядь! Сегодня же утром домработница только была. Я наклонился и поднял маленький круглый флакон с тягучей жидкостью внутри. Забыв о телефоне и отставив бокал в сторону, открутил серебристую крышечку. В нос тут же ударил восточный запах. Пряности, сандал, мускус… Я никогда не разбирался в парфюме, но тут отчетливо почувствовал каждую ноту и подумал:

«На ней они немного по-другому пахнут».

Это были не обычные духи, масляные, с шариком для нанесения. Я неосознанно провел по нему указательным пальцем. Сумасшедший запах. Маслянистая отрава.

Но я, черт возьми… Блядь, нет!

Отбросив ее духи, я вышел в коридор и, взяв телефон, посмотрел на два пропущенных вызова от Родиона и открыл сообщение:

«Информация на твоей почте. Счет прежний, с тебя на этот раз полтинник».

Ну, полтинник – значит, полтинник. Я ему еще и пару бутылок могу купить. А, Родион же не пьет. Только курит как паровоз. Ладно, куплю ему блок сигарет. А может, сразу и кальян.

Прежде чем открыть файл, я перевел на счет Родиона деньги, зная, что он никогда не попросит лишнее за пшик. Если такая сумма, то нарыл он все.