— Что это сделало тебя таким счастливым? — поинтересовался Алекс.

— Не звук мотора, — ответил я. — Я кое-что понял, но это не поможет нам сейчас выжить.

— По-моему, мы и так не умираем. Так что ты можешь рассказать. А если мы завтра умрём, то не от любопытства.

— Ну я кое-что понял про Кремону, Каникатти и нас самих.

— Тебя побить, чтобы ты из нас жилы не тянул? — поинтересовался Лео, угрожающе прищурив глаза.

— Надорвёшься. Что такое тоталитарное государство?

— Ну оно стремится контролировать все стороны жизни всех своих граждан, — ответил Алекс, — так в энциклопедии написано.

— Да, — согласился я. — А зачем?

— Ну э-ээ… Из вредности.

— Несерьёзно.

— Знаю, а зачем?

— Сейчас объясню. Тоталитаризм — это не причина, а следствие.

— То есть как?

— Ну допустим, ты каждый день гоняешь свой элемобиль в мойку. Ты гоняешь его потому, что хочешь, чтобы он всегда сверкал, или хочешь чтобы он сверкал, потому что гоняешь в мойку?

— Ну понятно.

— Ясно, что государства, ну или корпорации, это в данном случае всё равно, такие, какие они есть, не потому, что кто-то так решил, просто так получилось. Это для того, чтобы они изменились, надо долго и упорно что-то делать. Почему все получилось так, а не иначе, я ещё не понял, я понял только, что есть.

—Угу.

— Существует три типа взаимоотношений между государством и человеком. Первый — рабовладельческий, государство ничего не должно, ему все должны. Характерный пример: всеобщая воинская повинность. Первые слова устава Кремоны: «Военная служба — почётная обязанность граждан» — это красивый эвфемизм, означающий «Вы все — мои рабы». Заметь, солдат клянётся сражаться за корпорацию, не щадя крови, жизни и так далее. А его даже не будут спасать, если он попал в плен, наоборот, он ещё, оказывается, в чём-то виноват. И могу спорить на крупную сумму, что раненых там лечат плохо. Может быть, тех, кто ещё может вернуться в строй, — не очень плохо, а тех, кого надо комиссовать, — плохо, и пенсии там очень маленькие. Понятно почему: в сломанную вещь имеет смысл вкладывать деньги, если после ремонта она ещё послужит, а если нет — то на помойку. Государства такого типа должны быть тоталитарными по той же самой причине, по которой машины держат в гараже — забота о собственности. Второй тип — феодальный. Существует вассальная клятва, её соблюдение гарантируется честью, но, и это очень важно, сюзерен тоже кое-что обещает и тоже гарантирует своей честью. В приложении к отношениям «человек—государство» это означает наличие взаимных обязательств. Идеальный вариант такой: я — гражданин некого государства, и я могу выбирать из нескольких вариантов взаимоотношений. Первый: я где-то работаю, ну или у меня своя фирма, что-нибудь такое. Государство продает мне безопасность, а я её покупаю, то есть плачу налоги и не покушаюсь на безопасность тех, кого это государство тоже охраняет. Чисто экономические отношения, никаких «священных долгов». Ну так же, как я ничего не должен владельцу магазина, в котором я что-то покупаю, если я расплатился. Второй вариант: я служу в армии или в охране порядка. Тогда я уже кое-что обещаю, и у меня появляется долг. И я гарантирую его выплату своей честью. Но и мне кое-что гарантируют. Осенью все читали наш устав, меня будут спасать, если я попаду в плен, лечить, если меня ранят, и хорошо лечить, ну и пенсия семье, если меня убьют, ну и всякое другое. Ещё вариант: крупный бизнес или государственная служба, тут всё очень сложно перемешано, но главное всё равно остаётся таким же, обязательства носят взаимный характер. Третий тип — коммунистический. По-моему, его нельзя реализовать на практике, поэтому все попытки так плохо и кончились. Государство, которое к тому же должно отмереть, а значит, не государство, а общество в целом имеет обязательства перед каждым своим членом, а каждый человек в отдельности никаких обязательств не имеет. Проще говоря, куча векселей на руках, но платить по ним никто не обязан. Ясно, что и не будет. Ничего другого не бывает, потому что между двумя объектами стрелочки можно расставить только тремя способами. Вот. Все!

— Гениально, — сказал Алекс, — без шуток. Проколов в логике не наблюдается. А при чем тут честь?

— Как это при чём? Слово, которое ты дал, надо держать независимо от того, выгодно тебе это или нет. Взаимоотношений «человек—государство» это тоже касается, иначе они очень быстро станут рабовладельческими.

— То есть ты хочешь сказать, что демократия от монархии в принципе ничем не отличается? — спросил Виктор.

— Именно. Уже лет тысячу. Выбирают всегда того, в кого вложили больше денег. А тип государства от этого не зависит. Так что при монархии кровавый тиран получает свой пост по наследству, а при демократии его же выбирают пылающие энтузиазмом граждане.

— М-мм, ну да, в общем так и есть.

— Ясно, что все государства — это гибрид первого и второго типов, все дело в соотношении. И работать лучше всего на корпорацию, которая ближе ко второму типу.

— А как же любовь к родине? Ребята хмыкнули.

— На Этне слово «любовь» означает примерно то же, что «законный брак», — пояснил я, — но знаешь, мне понравилось слово «доверие», которое ты тут недавно ввёл в оборот. Введи ещё «любовь» и «дружбу» в их первоначальном значении. Так вот, чем больше разговоров о любви к родине, тем ближе государство к первому типу. Чувства — это личное дело каждого, никого не касается. Так что воспитание «любви к родине» — это вспомогательный элемент тотального контроля. Так же как вера в бога или богов, в историческое предназначение, в избранность по любому параметру.

— М-мм, — задумчиво промычал Виктор, — ты не прав, но сейчас я не могу сказать почему. Мне надо подумать.

— Ладно, — согласился я миролюбиво, — подумай. Лео посмотрел на мои часы: пока мы не выйдем к людям, будем жить по ним.

— Намек понят, — вздохнул я, — отбой по гарнизону.

— Угу, — согласился Лео, — Виктор, ты первый, до одиннадцати.

Виктор просиял: вчера Лео ещё не доверил ему пост.

— Сегодня собака моя, — сказал я, направляясь к девчонкам, чтобы загнать их спать в палатку.

— Ладно, — согласился Лео.

— А завтра я, — заявил Алекс. Лео кивнул.

— Энрик, ты будишь Гвидо. Я согласно кивнул.

Сегодня мы отоспимся на всю катушку — десять часов. Кто знает, что будет дальше?

Утром ребята ещё не выглядели людьми, которым смертельно надоело наше приключение — хорошо, нам сейчас предстоят два крайне неприятных дня, придется тащиться по жаре, по однообразной степи, и где-то рядом будут все время маячить островки леса, приглашая остановиться и отдохнуть.

Я опять попробовал связаться с профом и опять услышал только треск в эфире. Чудес не бывает; если бы наши коммы заработали, нас бы мгновенно нашли по маячкам. А если бы уже можно было летать — мгновенно эвакуировали.

Лео проследил, чтобы фляжки у всех были наполнены, проинструктировал тех, кто не знает, как надо пить, и предупредил, что делать это можно, только получив разрешение. Девочки покивали.

— А до горизонта сколько? — спросил Лео. — Я не помню множителя. Надо как-то прикидывать расстояния.

— Э-ээ, 3,83, — ответил я. — Я метр шестьдесят пять, значит, до глаз — метр пятьдесят пять.

— Недооцениваешь ты высоту своего лба, — усмехнулся Лео.

— Зануда! — Я приставил ладони к своим глазам и макушке, отодвинулся в сторону, прикинул — да, Лео прав. — Зато корень почти извлекается, — немного потрепыхался я. — 1,25. Ну и на 3,83.. Это будет… четыре восемьсот. Кстати, разница даже в десять сантиметров в росте человека очень мало влияет на расстояние до горизонта.

Сегодня для меня никаких отдельных развлечений. Соорентироваться по часам, увидеть в нужном направлении на горизонте что-нибудь приметное, и шагом марш в ту сторону.

Ну и чтобы не скучать, надо петь подходящую песню.