Инна поставила пакет с банками на диван и обняла Кирилла Петровича, прошептав:
- Обещаю.
- Приезжайте ещё в гости, почаще. Порадуйте старика, - разулыбался Кирилл Петрович, шмыгнул носом и стёр слезу у уголка левого глаза.
- Счастливо, отец, как приеду - сразу позвоню! - Троша погладил вилявшую хвостом Лайку.
- До свидания! - попрощалась и Инна.
Когда уходили совсем стемнело. В поезде они молчали. Инна дремала, положив голову Троше на плечо.
- Созвонимся? - получилось вместо прощанья в автобусе.
- Ага, - ответил Троша.
- Что-то ты грустная, дочка, что случилось? - чутьё у мамы на настроение Инны было как у той пресловутой ищейки из детективных сериалов.
- Вот мёд, держи. Кирилл Петрович передал.
- Замечательно. А я как раз меду хотела купить, а тут словно сам Бог послал.
- Давай завтра всё расскажу. Спать охота. Ещё ванну хочу принять, чтобы согреться.
- Тебе нужно больше отдыхать, Инна, ещё заболеешь, смотри! Где это видано, чтобы так много работать и всего один выходной в неделю брать? - сердито констатировала мама.
В горячей ванне Инна чуть не заснула и потом всё же спала тревожно. Во сне был Троша и умершая кошка. Поэтому, наверное, и проснулась совершенно невыспавшейся, в слезах.
Весь день было не по себе. Названивала Троше, а он не отвечал. В обед Инне кусок в горло не лез. Поэтому решила после работы к нему зайти, мало ли что случилось? А тут, как назло, заведующая попросила кое-что из документов бухгалтерских пересчитать, и оттого Инна снова задержалась.
Вымоталась за день страшно, но всё равно собиралась сходить к Троше. Но мама уговорила поесть и всякими мелкими поручениями в соцсетях завалила, что было не продохнуть. Зато Варвара Семёновна похвасталась, что в булочной с ней заключили полугодовой контракт. Вот где настоящий праздник.
Соседка пришла с большой бутылкой фирменного коньяка в половине двенадцатого. Инна маялась, нервничала, наконец, поделилась собственными тревогами с матерью. А та вдруг заверила, что чувствует: с Трошей всё хорошо, - и улыбнулась странно, сказав, что сон ей сегодня замечательный приснился. И, чтобы Инна напрасно не беспокоилась, налила ей коньяку целую рюмку, заставив выпить.
Инна проснулась от шума. От взрывов петард за окном и салюта, вспышками бившего по глазами сквозь тонкую штору. Затем услышала звуки гитары и хор громких мужских голосов, во всю мощь лёгких напевающих:
Я могу тебя очень ждать,
Долго-долго и верно-верно,
И ночами могу не спать
Год, и два, и всю жизнь, наверно!
Пусть листочки календаря
Облетят, как листва у сада,
Только знать бы, что всё не зря,
Что тебе это вправду надо!
Я могу за тобой идти
По чащобам и перелазам,
Сто дорог за тебя пройти,
Где и чёрт не бывал ни разу!
Всё пройду, никого не коря,
Одолею любые тревоги,
Только знать бы, что всё не зря,
Что потом не предашь в дороге.
Я могу для тебя отдать
Всё, что есть у меня и будет.
Я могу за тебя принять
Горечь злейших на свете судеб.
Буду счастьем считать, даря
Целый мир тебе ежечасно.
Только знать бы, что всё не зря,
Что люблю тебя не напрасно!
Как красиво поют. И что, вообще, происходит? Она, заспанная, в тёплой мешковатой пижаме, вышла на незастеклённый балкон, услышав громкий крик: "Инна Воронцова, выходи за меня замуж!" С ума сойти. Кажется, это ей кричат. Или то снится?!
Мама тоже проснулась и, накинув на ночнушку шерстяной платок, вышла на балкон. Двое мужчин с гитарами в руках стояли по бокам Троши. Увидев Инну, он замахал рукой, крича ей:
- Инна, выходи за меня замуж!
Её ответное "что?" с балкона утонул в грохоте петард и фейерверков, раскрасивших ночное небо в яркие цвета. В доме начал загораться свет в соседских окнах. Ой, ёлки... Мама что-то сказала, но Инна не слышала: она уже выбегала из квартиры в своих пушистых тапках на босу ногу.
Троша ещё раз под аккомпанемент гитары спел припев песни, затем вытащил из кармана кожанки бархатную коробочку. Инна зажмурилась, чувствуя, как немеют ноги, а щёки наоборот полыхают. Она сделала шаг вперёд. Вдруг стало оглушительно тихо. Троша смотрел в её глаза с ожиданием. В его взгляде было неоспоримое обещание любви, такой сильной, что навсегда. "Единственная, любимая, моя Инна!" - словно говорили его глаза.
