— Братец, как мне в имущественный отдел попасть.

     — Мне тоже туда надо — ответил Рыжая борода.

     — У тебя что случилось? Мне вот нужно насчет землицы решить. Наш комитет не хочет мою сторону принять. А скажи мне: зачем тогда народная власть, если народу толку от нее нет, не пойму я.

     Гугнявил мужичок, полутораметрового роста, заглядывая в лицо Рыжей бороде.

     — Народ он тоже разный, хрен знает, кто ты такой. Может, что замыслил против общества. Тебя комитет, то и раскусил. Вот и нужно разобраться.

     В разговор вмешался туберкулезного вида гражданин с выщипанными усиками, такой же щетиной на подбородке. Сутулый, высокого роста, болезненные глаза подкрашены красной окантовкой, голос хриплый, как будто гражданин, только что проглотил огромный глоток промерзшего воздуха, температурой никак не меньше, сорок градусов по Цельсию.

     — Это вы зря товарищ. Меня вся деревня Лоскуткино знает и Аникишино, не хуже знает. Я самый, что ни на есть батрак. В партизанах был, и продукты Устину Терентьевичу подвозил. Это комитетчики все пропили, вот и найду я на них управу — горячился мужичонка.

     Рыжая борода молчал, глядя на обоих собеседников.

     — Так что ж у тебя случилось? — спросил мужичонка, когда сутулый туберкулезник, отошел в сторону.

     — Корову у меня забрали, вот хочу вернуть.

     — Это ты правильно. Много добра увели ироды.

     — Кто ироды?

     — Эксплуататоры с колчаками, кто же еще. Вот четыре дня, как я здесь в городе у сестры остановился, так это и в городе происходит, братец. Отец Мартемьян паскудник, что делает. Его стервеца от прихода отстранили, как и положено. В церквушке, что на Песочной улице склад устроили для ветеранов колчаковских баталий. Так он жирный кабан, самогоном стал торговать, за место молитвы божественной. Самогон значит, у него в продажу пошел. Еще сидит он в трех огромных комнатах, под металлом крышей крытой и материт народные порядки.

     — Это-то как? — с боязнью сказал Рыжая борода.

     — Вот так и происходит братец. Только позавчера нашли на Мартемьяна управу. Пришел лысый чекист в кожаной куртке, с усами на бритом до синевы лице. Зубы прокурены, руки тяжелые. Молчит и тащит отца Мартемьяна за шкирку при всем честном народе, тот упирается, анафему насылает со всеми страшными огнями преисподней. Брюхо трясётся, слюни брызжут. Так и сгинул отец Мартемьян между двумя домами, убежавших вместе с колчаками купчиков.

     — Что его прямо там и застрелил чекист, что ли? — холодея от ужаса, спросил Рыжая борода.

     — Да нет, зачем ему отца Мартемьяна, прямо там. В сани его посадили. На санях сидит еще детина, в два меня с винтовкой. Штык этой ружьины, так и поблескивает на вышедшем из-за туч солнышке. Отец Мартемьян начал скулить, биться об сено башкой. Не дурак батюшка, биться нужно было бы об кирпич, что рядом на нижнем этаже дома, а нет, попа на мякине не проведешь. Сеструха моя Евдокия, давай хныкать, да креститься, с ней еще две пустоголовые до классовой сознательности бабы. Я ее тогда одернул за рукав сильно, что она икнула от испуга.

      — Ты что же дура набитая, хочешь на саночки рядом с Мартемьяном паскудником присесть, смотрите, то в один миг в Чеке окажитесь. Я ей говорю, а лысый чекист услышал. Мартемьян все головой бьется, а тот, скрипя сапогами, ремень, поправляя прямо к нам пошел. Дух из меня чуть не вышел, а из Евдокии с соседками, начисто его сдуло. Они от страха бледнее снега стали. Он идет, папиросу достает. Я прошептал.

      — Ну, вот до шептались молитвами своими, на кого теперь внуков оставишь. На меня не рассчитывай Дуня, своих четверо осталось.

     Сеструха моя, меня и не слышит, смотрит на чекиста. Он уже подошел и говорит.

     — Ну, что граждане свободной России, сегодня мне некогда, еще дел по горло. Завтра в комиссию вам нужно прийти с самого утра, кабинет 13. Там вам бумагу дадут и все про мироеда Мартемьяна написать нужно. Если с письмом плохо, то вам все продиктуют, засвидетельствуете.

     — А что писать-то, любезный нужно? — спросила Авдотья Карповна, прячась за моей спиной.

     — Так написать нужно, чтобы домой вернуться. Это понятно?

     И на меня смотрит глазами, прожигает. А я думаю — ‘’вот она наша власть народная, любого проходимца на свет божий выдернет из угла замшелого, как отца Мартемьяна‘’. Хотел уже грозный чекист уходить, как я возьми, да ляпни.

     — Товарищ дорогой, а как насчет деревни. Землицу ведь неверно поделили.

     — Тебе что земли не дали, вроде, что хочешь то и бери, сколько хочешь бери, бесплатно, хоть подавись ею. Или я не прав?

     Чекист уставился на меня, а я ему отвечаю.

     — Земля, дорогой товарищ, разная. Одна жирная, другая обработанная, а вот третья никудышная.

     — Я смотрю, ты все на лучший кусок роток открываешь. Если обделили, разберемся, а если в подкулачники метишь, то прихлопнем, как муху навозную. А сейчас иди, завтра утром в комиссию к секретарю. Это понятно?

     Чекист пошел к саням, а мы стоим рты, открыв, да не только мы. Отец Мартемьян головой трясти и биться устал, и сидит теперь так же, как мы рот открыв. Может из ума выжил, бог его ведает.

     Мужичок болтал без остановки, в отдел комитета по утраченным ценностям стояла очередь не менее сорока человек…

     … Народ о чем-то гудел, шептал, в немалой степени вонял бытовой кислятиной, перемешанной с одурманивающим перегаром, противной махрой, и где-то в углу источал запах целебного от всякой хвори чеснока.

     Рыжая борода сам не соображал, зачем пришел, но ему в любом случае больше некуда было идти. Хотел в деревеньку свою Балалайкино податься, только передумал, боясь того, что может так статься, что хаты его там нет еще. Рискованно, а что если там бабка его в люльке лежит, или и ее еще нет.