— Может и не богородица, то мне знать неведомо. Только такие вещи без помощи и участия силы божественной не случаются. Так что задумайся на досуге — пафосно произнес Ироним Евстратиевич, закатив глаза и приняв ангельский вид.
— Так-то оно и божеское дело, дурак ты, за это и прогнал тебя Питирим — парировал Иван Васильевич, проглотив два больших пельменя и тут же опрокинув в себя полстакана водки.
— Ты это чего? На что намекаешь? Немедленно покайся!!! Власть наша, от бога идет. Божий промысел в ней веками заложен. Что говоришь, совсем из ума выжил, как я погляжу. Не успеешь оглянуться, как на Васю Зерножраева походить будешь!!! — испугался Ироним Евстратиевич и начал судорожно крестить воздух перед Иваном Васильевичем.
— Да прекрати ты, мать твою. Ладно, пошутил я. Нам с тобой грехов все одно не искупить, так что успокойся, все отвыкнуть не можешь, и Зерножраева мне не тычь — выжил из ума несчастный, обделается, все потеряет, а у него земли более моего будет.
— Да ты и не пробовал исповедоваться — утихомирил пыл Ироним Евстратиевич.
— Евстратиевич ты, я посмотрю самый что ни на есть дурак. Я перед тобою, считай, каждый божий день исповедаюсь, и с пельменями, и с курой жаренной, и с водкой, и с коньячком. Что тебе еще надо. Отпускай мне грехи, если силы имеешь, а нет, то и не вякай — с долей заметного возмущения произнес Иван Васильевич.
— То дело божественное, в церковь нужно и никак иначе — отрезал Ироним Евстратиевич, затем выдохнув для принятия водочки, добавил — Ты от чего в церкви язык в жопе держишь, то-то и оно, бог тебе не дружок Ироним — победным тоном закончил Ироним Евстратиевич.
—Ты откуда знаешь? Тебя в церкву батюшку Адриан все одно не пускает — не велено, а у меня тебе, чем не церква. Посмотри на иконы, вон в том углу и в молельне тоже бывал — насупился Иван Васильевич.
— Ты только Ваньша в молельне своей не бываешь.
— Тетка моя Ефросинья, да и сеструха Лариска — это их вотчина, что я еще туда лезть буду, каждый раз — угрюмо признался в грехе Иван Васильевич.
Ироним Евстратиевич многозначительно промолчал, осмотрелся по сторонам.
В большой гостиной имелась шикарная мебель. На полу дорогие ковры. Красивые шторы, современным манером отделанные потолки, при всем этом, было чисто, что не сочеталось с образом Ивана Васильевича. Но Ироним Евстратиевич хорошо знал, что здесь все вылизывает прислуга в количестве двух бабенок средних лет. Под руководством все той же Ефросиньи, которая к тому же делает и богоугодное дело, отгоняя охочего до бабьих прелестей племянника, на свое место. Хотя он сейчас свободен, но все равно, если нравится какая, то женись, а не пакости, не мальчишка давно.
— Так что ты говорил насчет своего очередного пророческого сна? — спросил Иван Васильевич, доев пельмени, смачно отрыгнув, но слава всевышнему, обошелся без трубного звука из нижней части туловища.
— Сон мне был странный, как наяву. Долго думал я и сейчас, еще к выводу окончательному не пришел. Снилось мне, что появился в нашем селе посланник самого сатаны. Понимаю я, что здесь он, а зачем не знаю. Ходит он, как у себя дома. Люди его за своего принимают, мнение хорошее о нем имеют. Он ведь это делать умеет, просто для него сие. На вид из себя пожилой, степенный, культурный. Говорит немного, но все по делу, обстоятельно. Я его вижу в настоящем виде, а граждане наши — нет. Он стоит, а за его спиной трубы огромной высоты из них дым черный валит. Гудит бесовая труба, что уши закладывает. Все быстро движется, грохочет. Металл, раскаленный по каналам льется и копоть жуткая. Адское пристанище за спиной его, и лицо его при этом другим становится — довольное, жесткое. Смеется он над нами всеми, забавно ему на нас людей божьих смотреть, когда за его плечами сама адская обитель грохочет. Еще люди там, много людей — все анчихристовы слуги. Бегают туда-сюда, кричат голосами мерзкими…
…Проснулся я, молился больше часа. Затем к тебе решил сходить, посоветоваться — закончил рассказ Ироним Евстратиевич.
— Чудно дело, ей богу. Я сам тебе хотел рассказать. Правда, пьяный я спал. Хорошо тогда с Васей Зерножраевым нажрались.
— Это когда ты в гости к нему ездил в ‘’Либеральный рассвет’’? — перебил Ироним Евстратиевич.
— Нет, когда в городе его встретил. Больше недели прошло, просто из головы у меня вылетело. Чего пьяному не померещится.
Ироним Евстратиевич терпеливо и с интересом ждал продолжения. Несмотря на свой бывший сан, он до полусмерти любил разные мистические истории. Много раз сам на себя накладывал взыскания за это дело, но все одно не мог преодолеть жуткое искушение. После же визита к ним Толстозадова, Ироним Евстратиевич и вовсе не прекращал думать, о подобной тематике в виде; снов, знаков, предчувствий и прочей ерунды, — которой так богата родная глубинка.
— В общем приснился мне Толстозадов, господи, как плохо он выглядел. Какой-то весь раздувшийся, будто протух на солнце. Тогда первый раз он хорошо выглядел — солидно, а сейчас, скажем прямо, не очень. С ним старик в генеральской форме, до того забавный, только мне ни до смеха, сдерживаюсь. Толстозадов тогда сказал.
— Леопольд Сигизмундович полюбуйся на него, это значит, он меня имел ввиду, — продолжил Иван Васильевич.
— Так что он? И что за Леопольд Сигизмундович, нехорошее имя отчество — спросил и уточнил одновременно Ироним Евстратиевич.
— Да что он. Палкой своей с черепом по полу колотил. Кричал так, что уши закладывало. Он, вероятно, посчитал, что я пьяный и ничего не пойму. Только я, Евстратиевич, не такой дурак сразу отрезвел, хоть и на время.
— Что же я его не видел? — обиженно произнес Ироним Евстратиевич.
— А я почем знаю. Не удостоил он тебя своим вниманием, что еще скажешь — засмеялся Иван Васильевич.
— Странно — с полной серьезностью произнес Ироним Евстратиевич.
— Дурак ты, чем дальше от таких деятелей, тем лучше — произнес Иван Васильевич, наливая водки.
