8

  Егор дернул дверную ручку на себя. Свет ослепил лишь наполовину. Голова соображала нормально. Ноги двигались уверенно. Что-то новое, пришедшее из глубины мрака, всё больше и больше завладевало Егором, и осознание, давившее огромной массой, было самым противным. Он был совсем не против своего нового образа, а, напротив, отчетливо понимал: по-другому нельзя, иначе не будет. В глазах впервые загорелся чужой, злобный огонек.

  Хорошо знакомый, порой казавшийся, собственным, мир выглядел иначе. От того в голове одно продолжало наскакивать на другое. Люди, их лица. Эти привычные улицы, эти безразличные здания - все, и что-то в дополнение. Так не бывает, но кто вам сказал об этом. Слова, произнесенные вчера, оставшиеся на расстоянии в несколько суток, не хотели поверить в то, что возраст их безжалостно обманул - им тридцать с лишним лет. Но неужели они и он должны этим терзаться. Теперь нет, теперь нет никакого резона, к этому возвращаться. А то, что злоба напускная, то это пройдет. От этого и саднит с самого верха. Завтра иначе. Завтра гораздо хуже. Хотя слово дверь, еще одна за ней, не отменить, если ни знать, ни чувствовать. Двести метров позади. Остановка, чтобы перевести дух, что-то сильно разогнался.

  Участливо улыбнулся совершенно незнакомый старик. С интересом, пытаясь припомнить, а после сопоставить информацию, смотрит парочка молодых людей. Чертовское восприятие, кажется, они его за кого-то принимают. Да, без сомнения, круговорот, и где помешательство, там или здесь. Памятник, конечно, этот странный постамент. Нельзя привлекать к себе внимание. Возможно, что фотографии, возможно, какие учебники.

  Егор свернул на куда менее оживленную, параллельную улицу. Здесь было тенисто, прохладный ветерок освежал лицо. Четко и уверенно стучало сердце. Не здесь, не сейчас. Ему нужно как можно скорее к зданию технологического института. Оттуда не теряя и единой секундочки, в объятия соседнего мира, где должно всё решиться, откуда он должен попасть обратно сюда, но тогда уже оказаться здесь навечно, в другом никому не известном обличии. Только для него, только ему, для его свободной и новой жизни, которая сейчас дороже любой из идей, ценнее самых искренних верований. Простая жизнь. Незаметная, скучная, обыденная, взамен того, что было, взамен того, что есть, между не двумя, а между тремя разными мирами.

  Ничего особенного. Привычная тишина и пустота, возле невидимой другими дверью. Почему он не имеет возможности оказываться прямо здесь сразу? Ну, на несколько метров. Но несколько шагов, в которых лишь приступ легкого головокружения, а дальше, тяжелый, грязный воздух. Трудно дышать. Нужно потратить время, чтобы освоиться. Но и это действие, всего лишь один из многочисленных обманов. Успокоится пульс, заработает голова и легкие. Справятся с составом воздуха. Примут как есть. Но через пять минут всё повторится вновь, и снова появится приступ удушья, от того, что не имеет никакого отношения к чистоте вдыхаемого газа, и самым невероятным образом не сочетается с тем, что чувствуют они все, кто рядом, кто не замечает, кто не представляет и не думает, ведь это испытывает он один, этому наименование время, ограниченное, подгоняющее вперед, но еще не дающее окончательного ответа на поставленный вопрос: что он должен сделать, чтобы остановить его ход, чтобы сбежать из страшного пространства между двух одинаковых дверей. Всё здесь так, всё здесь происходящее зависло в половинчатом состоянии, всё определяется чем-то ненормальным, всё, и я вместе с этим.

  Друзья, мама, Лена, детство, давно умерший отец. Может, что-то из школы. Может, что-то недосказанное. Дверь через дверь. Пространство между дверьми. Что? Размышления давили не меньше, чем временное ограничение. Каждый шаг стал тяжелым и неестественным. А спустя какие-то десять минут, Егор был вынужден остановиться, после сесть на лавочку и закрыть глаза. Что? Прошло две-три минуты. В сознании мелькали образы мамы и Лены, о чем-то совершенно непонятном говорил Артем. Проходила полоса, красное сменялось белым. Радуга выплывала над верхушками мощных тополей. Снова мама, она жарит на сковороде самую обычную картошку, она ему о чем-то говорит. Кажется, невыученные уроки. В голосе нет упрека. Мама смотрит прямо в глаза. Неужели это она вспоминает прямо сейчас, и он делает это с ней одновременно. Воспоминание, пропадает родное лицо, удаляется, а ему на смену появляется чужое, незнакомое лицо страшной старухи.

  Кто-то говорит? О чем они? Кто они? Их много, они хотят слушать его, они ждут его. Нет не его самого, а его слов, действий, дороги в будущее...

  - Так значит, вы готовы принять смерть, променять собственную жизнь на свободу для них всех, для незнакомых вам людей, которых вы Егор не знаете, которые, в этот самый момент, продолжают жить чем-то своим, тем, чего вы не узнаете, даже если вам будет суждено прожить сотню лет. Неужели лучше стать иконой, превратиться в символ, чем остаться человеком, чем наслаждаться самым обыкновенным счастьем, которое, согласен, не всегда выглядит масштабно. Но ведь именно в этом его прелесть. В тепле, в размышлениях, в огорчение и надежде. Где огонек твоего дома, где тебе принадлежащий огонек. Где глаза сына и дочери. Там, где каждый вечер о тебе, перед сном, вспоминают родители, ностальгируют и не могут сдержать слез, представляя тебя беззаботным ребенком, любящим и лишенным даже намека на дьявольское прикосновение. Разве это не счастье? Разве может быть что-то дороже этого? - обстоятельно и спокойно говорил следователь Возков.

  - Счастье? Что вы можете знать о счастье? То, о чем вы говорите, пытаясь меня убедить, то не имеет никакого отношения к настоящему счастью. А все от того, что в этом нет свободы. Понимаете, нет свободы. Её можно получить, только ощутив в самом себе их всех, тех, кого не знаешь, всех, кто не знает тебя, но верит и ждет. Вам не понять. Вы говорите, об уюте, о мягком сентиментальном мирке - опустив голову вниз, смотря на свои кроссовки, лишенные шнурков, говорил он Егор, голос был наполнен убеждением, ничем несгибаемой верой в то, что было сказано, в то что, если понадобится, он повторит еще тысячу раз.

  - Трудно разговаривать с идейными фанатиками. Вы и такие как вы ослеплены тем, что вбили себе в голову, тем, во что заставили поверить сами себя, что и убило в вас самих себя - мрачно произнес Возков.

  Егор не ответил, лишь поднял на Возкова свои грустные глаза.

  - И всё же, где ваша рукопись? - спросил Возков.

  - Я уже сказал вам, что уничтожил её - ответил он Егор.

  ... "Рукопись, конечно, что же еще" - холодным ознобом, начинающим переходить в сильный жар, догадался Егор.

  "Рукопись, мне нужна рукопись, её нужно уничтожить, и тогда пропадет тот Егор, который превратился в памятник, тогда его заменит пожилой мужик, который сейчас сидит на лавочке, и которому трудно дышать. Но заменит не здесь. Здесь он умрет, в психиатрической клинике, чтобы появиться там, за дверью через дверь" - Егор открыл глаза, перед ним находилось страшное здание, где размещалось управление госбезопасности.