Было ли христианское движение оригинальным в использовании слова экклесия в подобном качестве? Исследование античной эпиграфики показывает, что слово «экклесия» использовали также и некоторые коллегии. Впрочем, В. МакКриди утверждает, что количество свидетельств этого довольно незначительно, то есть слово «экклесия» было малохарактерно для ассоциаций (случаи этого использования: OGIS 488; IGLAM 1381; IDelos 1519)[49].

Характерно, что έκκλησία использовалось не только для обозначения отдельной общины, но и в качестве указания на совокупность всех христианских сообществ, разбросанных по городам Римской империи (см. Рим. 16, 5; 1 Кор. 16, 19; Кол., 4, 15). Очевидно, что эта практика была обусловлена восприятием христианского движения как сети взаимосвязанных общин.

Помимо έκκλησία, христиане и язычники использовали также термин χριστιανοί для указания на христианскую общину. По своей форме это обозначение является типичным для античных ассоциаций способом именования сообщества по имени основателя[50]. В Новом Завете этот термин используется лишь трижды (Деян. 11, возможно, синагогу христиан, подобно тому, как существовала «синагога вольноотпущенников» в Иерусалиме или 26; 26, 28; 1 Пет., 4, 16)[51]. Игнатий Антиохийский – первый христианский автор, активно пользующийся этим термином (Еф., 11, 2; 14, 2; Ignat. Magn., 4, 1; Ignat. Trail., 6, 1; Рим. 3, 2–3; Ignat., Pol., 7, 3). Помимо Игнатия, термин χριστιανοί (christiani) активно использовали языческие и иудейские авторы (Tac., Ann., XV, 44; Suet., Nero 16, 2; Plin., Epist., X, 96–97; Fl. Jos., Ant. Iud., XVIII, 64). Несложно заметить, что все упомянутые авторы писали в 90-120 гг. н. э. Анализ свидетельств, христианских и нехристианских, может указывать на то, что название «христиане» было дано внешними (quos… vulgus Christianos appellabat – Tac., Ann., XV, 44;). Д. Хорелл выносит предположение, что автором термина была римская администрация, которая нуждалась в определенном nomen для обозначения нового религиозного движения[52]. Данное враждебным окружением прозвище, вероятно, сначала имело характер порочащего прозвища-«клейма». Оппоненты христианского движения использовали его для дискредитации оного. Однако в дальнейшем христианское движение наполняет порочащий его термин позитивным содержанием: христиане могут именоваться χριστιανοί, поскольку являются последователями Иисуса Христа (античный контекст) и его «собственностью» (иудейский контекст – в значении народ Бога, избранного им в качестве «своего удела»).

Оставаясь верными своему библейскому наследию, христиане пытались с помощью различных наименований своих сообществ выразить свою идентичность перед лицом окружающего мира.

Каждая античная ассоциация являлась добровольным союзом лиц, пожелавших поддерживать свои – прежде неформальные – отношения на регулярной основе, создав формально структурированную организацию. Частный союз мог основываться на взаимной дружбе, клиентских отношениях с одним и тем же патроном, землячестве, общем профессиональном (экономическом) интересе, совместном поклонении какому-либо божеству и т. п. Человек античного Средиземноморья считал необходимым переступать через автономность своего частного существования, чтобы оказаться частью некой общности людей. Это решение имело свою цену, оно накладывало определенные ограничения на свободу человека, требовало регулярных финансовых взносов, отнимало время и силы. Иногда членство в определенном союзе могло сопровождаться риском для самой жизни человека. В высшей степени любопытно выяснить, каким был тот человек, кто шел на все эти лишения, чтобы стать членом какой-либо ассоциации, существовали ли какие-либо социальные предпосылки для этого членства, что можно сказать о формальной стороне жизни человека в частном сообществе?

Частные союзы античного мира, как правило, были основаны на принципе добровольного членства: индивид принимал решение стать частью некоего сообщества сознательно и без всякого внешнего принуждения. Важность этого принципа («voluntary membership») во внутренней жизни частных объединений кажется исследователям настолько существенной, что исследователи нередко именуют сами сообщества «добровольными объединениями» («voluntary association»).

Вступление в ассоциацию в формально юридическом отношении представляло собой присоединение индивида к определенному договору, контракту, некогда заключенному между теми, кто организовал эту коллегию. Часто вхождение в сообщество не сопровождалось какими-либо сугубо религиозными ритуалами – неофит платил вступительный взнос, возможно, в честь него устраивалась торжественное застолье. Если же религиозный элемент был важнейшим в ассоциации, то вступление сопровождалось инициацией или жертвоприношениями. Для философских школ важнейшим являлся вопрос об идеологическом выборе неофита – учение основателя школы должно было стать учением самого новичка.

Для того чтобы ищущий членства в каком-либо объединении получил его, требовалось одобрение собрания действительных членов ассоциации. Правда, иногда этот вопрос находился в исключительной компетенции лидера союза.

В случае с христианством мы вполне можем говорить о том, что вступление в экклесию происходило на добровольной основе. Тертуллиан лаконично свидетельствует об этом, утверждая, что христианами делаются, а не рождаются (fiunt, non nascuntur Christiani) (Tertull., Apol., 18, 4). В этом случае мы имеем полное право говорить об общинах первых христиан как о всецело добровольных товариществах.

Противники комплексного исследования ассоциаций, синагог и экклесий направляют острие своей критики на то, что принцип членства в иудейских синагогах являлся совершенно иным – откровенно не добровольным. С. Гутерман указывает на то, что членом синагоги автоматически становился каждый иудей, рожденный в иудейской семье[53]. Решение о принадлежности к сообществу принималось не самим иудеем, но его родителями (если мы вообще можем говорить о каком-либо решении), совершавшими над новорожденным обряд обрезания. Напротив, для ассоциаций, по мнению С. Гутермана, был характерен иной принцип – открытого или добровольного членства (voluntary, open membership)[54].

Безусловно, членство в языческих сообществах, иудейских синагогах и христианских экклесиях обладало своей спецификой. Однако целесообразнее попытаться представить это различие не в категориях фундаментальной оппозиционности принципов членства, а в виде своеобразного спектра, в котором синагоги и ассоциации всего лишь занимали различные части.

Необходимо помнить, что членство иудея в общине диаспоры было-таки сопряжено с принципом добровольности. Добровольность членства в иудейской общине доказывается, например, тем, что каждый иудей мог добровольно покинуть ту синагогу, членство в которой было выбрано для него родителями. Не стоит забывать о непрекращающемся процессе ассимиляции иудейского населения диаспоры. За этим абстрактным социологическим явлением стояло добровольное решение десятков тысяч иудеев предпочесть своему членству в синагоге иные формы социальной и культурной самоидентификации. Далее, если для большинства иудеев членство в синагоге не было результатом добровольного выбора, то все-таки необходимо помнить о той, как кажется, значительной по размерам, категории лиц, для которых участие в синагогальной жизни являлось следствием свободного выбора. Речь идет о прозелитах и боящихся Бога.