Единственной сложностью в уходе за Чарльзом в отсутствие мамы была необходимость лгать.

Я должна была подтверждать алиби Малабар, поддерживая ее историю хотя бы своим молчанием. Поначалу казалось, что это проще простого. Но со временем молчание стало угнетать. Когда лжешь человеку, которого любишь – а я ведь любила Чарльза, – не говоря уже о том, что лгать приходится так часто, что ложь начинает казаться правдой, теряешь единственное, что по-настоящему важно: возможность истинной близости. Я утратила способность к близким отношениям с Чарльзом в тот день, когда первая ложь слетела с моих губ.

Со временем я начала терять близость и с самой собой.

Ко второму полугодию десятого класса я постоянно мучилась болями в животе. Мать возила меня к гастроэнтерологу, которая предположила, что боль может быть связана со стрессом. Когда мать вышла из кабинета, врач стала расспрашивать меня о моих внешкольных занятиях, об отношениях со сверстниками. Много ли у меня друзей в школе? Я заверила ее, что много, но правда была иной: я так и не смогла стать частью школьного сообщества. У меня было больше знакомых, чем близких друзей, я не играла в командные спортивные игры, не участвовала в деятельности ученических клубов.

– Есть ли у тебя бойфренд? – спросила она. – За такой красавицей, как ты, должно быть, многие увиваются.

Это было не так, но мне хватило ума не объяснять, что львиная доля моей романтической энергии уходит на личную жизнь матери.

– Ну, мне кое-кто нравится, – честно ответила я, и мой ответ, кажется, пришелся ей по вкусу. – Но большинство парней в моем классе такие инфантильные! К тому же мне нужно фокусироваться на учебе.

– Как у тебя с учебой? – поинтересовалась она.

– Я почти круглая отличница, – похвасталась я.

Врач понимающе кивнула.

– Вероятно, в том-то и проблема. В твоем перфекционизме. Я думаю, тебе стоит несколько снизить свои стандарты. Бережнее относиться к себе.

Когда к нам в смотровую снова зашла моя мать, врач высказала предположение, что источником моего стресса могут быть академические требования Милтона и что у меня, возможно, развивается язва. Она посоветовала мне избегать употребления газированных напитков, кофеина, острой и кислой пищи.

– Спасибо вам большое, – сказала моя мать врачу со вздохом облегчения. – Уверена, все это моя вина. Как Ренни вам, вероятно, сказала, я иногда перебарщиваю с кайенским перцем. – Она рассмеялась и посмотрела на меня. – А вам, юная леди, придется меньше беспокоиться о пятерках и больше гулять. Честное слово, жизнь слишком коротка!

По дороге домой я размышляла о романе «Алая буква» Натаниэля Готорна, заданном на прочтение в школе. И задумалась вслух, испытывает ли моя мать хоть толику стыда, как Эстер Прин, терзают ли Бена угрызения совести, как Артура Димсдейла, или они обозвали бы этот роман пуританской чушью, так же как мой отец.

Мать уверила меня, что ни капельки не чувствует себя виноватой.

– Попытайся понять нас, Ренни, – сказала она мне. – Мы с Беном не планировали влюбляться друг в друга. Это случилось само собой. Важно лишь то, что мы решили поставить чувства Чарльза и Лили на первое место. Никто из нас не хочет причинить им боль. Ты ведь это понимаешь, верно?

Я кивала.

– Рассказать им о нашем романе и бросить их значило бы разрушить их жизни. Развод – это грязь и боль, он никому не нужен. К тому же у Чарльза и Лили слабое здоровье. Эта новость ухудшила бы их состояние. Так что мы с Беном стараемся быть альтруистами. Как и ты, милая. – Она похлопала меня по бедру. – Ты помогаешь нам поступать правильно. Мы планируем чтить свои супружеские обеты – пока смерть не разлучит нас. Это звучит логично?

Это звучало логично, и – о, как я любила, когда моя мать разговаривала со мной вот так, как женщина с женщиной, и между нами не было ничего, кроме доверия и близости! Наконец-то я осознала величие жертвы, приносимой Беном и моей матерью. План состоял в том, чтобы дождаться, когда Лили и Чарльз умрут. Таким был нарратив, на котором они остановились. В то время он казался мне верхом благородства и даже доброты.

Используя давнюю дружбу Чарльза и Бена как прикрытие, моя мать всячески обхаживала жену Бена. Лили славилась своими цветниками в английском стиле, пышными и ухоженными, которые тянулись по обе стороны обширной лужайки и окаймляли их дом. Всю работу в саду она выполняла сама, часами вскапывая, сажая, удобряя и пропалывая, и ее цветники были безупречны. Моя мать охала и ахала над ними, осыпая Лили комплиментами. А наедине со мной признавалась, что не понимает, чем все так восхищаются. «Аккуратные ряды. Крепкие стебли. Приятные цвета, разумеется. Но, честное слово, где тут творческий подход?»

В трудолюбии Лили моя мать предпочитала видеть отсутствие воображения и гибкости, попытку властвовать и навязывать порядок, и делала вывод, что так же Лили ведет себя и в своем браке. «Бен – он как дикий зверь, – говорила мать совсем другим тоном, и мне становилось ясно, что мы уже оставили тему садоводства. – Этому мужчине нужны джунгли». Я мысленно переносилась к буйной путанице шиповника, что карабкался по склонам нашего участка, к береговым птицам, пировавшим на песчаных низменностях под ним. Как мне представлялось, Бен был там счастлив.

Моя мать также проявляла интерес к двум детям Бена и Лили, Джеку и Ханне. Когда начался этот роман, им обоим было чуть больше двадцати. Я не была знакома ни с одним из детей Саутеров, но меня они тоже интересовали. Джек летом работал спасателем в Калифорнии, а зимой патрульным на лыжных курортах Колорадо; Ханна была жокеем в Массачусетсе. Моя мать предполагала, что профессии, избранные детьми, должно быть, разочаровали их отца, выпускника Массачусетского технологического института и бизнесмена. Лили сохранила собрание переплетенных в кожу дневников времен раннего детства своих детей, с пространными описаниями их настроений, предпочтений, занятий и блюд, которые им нравились и не нравились. И хотя Малабар любовно изучала эти страницы вместе с Лили, когда мы оставались вдвоем, она только фыркала. «Убить столько времени на описание пюре из зеленого горошка!»

Между тем, ведя младенческие альбомы собственных детей – Кристофера, Питера и мой, – она вела себя точно так же. Писала в них о том, что мы любили и не любили, наклеивала на черные странички прядки наших белесых детских волос и рисовала схемы открытых ртов со стрелочками и датами, указывавшими, когда прорезался какой зуб. В этих увлекательных записях она перечисляла наши таланты и антипатии, стараясь уловить и запечатлеть детскую сущность каждого из нас в годовалом возрасте. Кристофер: ползает вперед и назад, рвет в клочки газеты, все хватает! Питер: вспыльчивость и своеволие! Ренни: никаких особых талантов, зато аппетит!

А еще Саутеры много путешествовали. Все эти поездки, десятки экспедиций в дальние края, от Китая и Индии до Галапагосских островов, Мексики и Аргентины, по всей Европе – в Шотландию, Данию, Францию и Испанию; Африка и все уголки Америки. Бен руководил компанией в Бостоне, у которой были «дочки» в тридцати разных странах, и очень многие из этих поездок были связаны с его работой, но не реже они с женой ездили и ради удовольствия. Мать с ужасом рассказывала мне о недельных и даже месячных пробелах в детских дневниках Джека и Ханны, когда Лили отсутствовала дома, шатаясь с Беном невесть где.

– Да что это за мать, которая могла так надолго бросить своих детей? – возмущалась она вслух. – Это чудовищно!

Я послушно ужасалась вместе с Малабар, принимая ее чувства как свои собственные, но видела, что на самом деле она завидует этим семейным поездкам Саутеров. Хотя Бен уже в целом отошел от дел, он по-прежнему оставался активным членом многих советов директоров, и его жизнь была полна приключений охотника и рыболова. Моя мать мечтала о путешествиях, о такой жизни, какую вели ее отец и мачеха, Джулия. Когда Джулия не лежала на лечении от алкоголизма в центре Бетти Форд, они частенько отдыхали в каком-нибудь роскошном отеле какой-нибудь экзотической страны. Чарльз подарил моей матери жизнь в комфорте, но дни его странствий по земному шару остались далеко позади.