Я и сам прекрасно знал все это. Только я не подозревал, что спустя час после введения пенициллина состояние ребенка может ухудшиться. Именно так и произошло. У мальчика внезапно упало давление, кровообращение почти остановилось, внутренние органы вот-вот начнут отказывать. В медицинской терминологии это состояние называется «септический шок». Я бросился в отделение, чтобы немедленно начать переливание плазмы, после чего артериальное давление пришло в норму. Затем подправил настройки дыхательного аппарата, чтобы углекислый газ интенсивнее выводился из легких, таким образом ослабив давление в воспаленном опухшем мозге. Я сделал все, что мог.

– Видимо, токсины высвобождаются с поверхности бактерий, когда пенициллин их убивает, – предположил мой коллега.

Я печально взглянул на него:

– И что мы будем с этим делать?

– Ничего. Тут ничего не сделаешь. Я читал о докторе Галаносе из Фрайбурга – он занимается исследованием ядовитых бактериальных веществ, эндотоксинов – как они ведут себя и каким образом некоторые антитела способны с ними бороться. Но в данный момент нам это ничем не поможет.

Мысли о докторе Галаносе из Фрайбурга надолго засели в моей голове.

В понедельник утром весь медперсонал собрался за длинным столом для совещаний. Это зрелище напоминало мне картину Леонардо да Винчи «Тайная вечеря». Тут царила строгая иерархия. Практиканты и младший медперсонал теснились на дальнем конце. Рядом сидели дежурные и лечащие врачи. Далее – заместители заведующего отделением. И, наконец, почетное место во главе стола предназначалось для самого профессора Фабера, главы нашего отделения, которым все восхищались, а кое-кто и завидовал. Его место пустовало ровно до восьми часов. Он объявился в последнюю минуту, ворвавшись в зал для совещаний из собственного кабинета, примыкавшего к нему. Так повторялось изо дня в день.

Дежурный врач доложил о пациентах, прибывших за выходные, отчитался о наиболее важных событиях, произошедших в отделении за минувшие два дня, упомянув о пожилом мужчине с остановкой сердца, которого я вернул к жизни. Один из заместителей заведующего Йоханнес Гауб, отвечающий в том числе и за палату 7712, куда положили моего пациента, с недоумением вздернул бровь. И я прочитал его мысли, когда он бросил на меня надменный взгляд: «Зачем было возвращать к жизни этого старика?»; «Черт возьми, да он как огурчик!» – телепатировал я ему в ответ. Отличный парень, старичок бодр и полон сил. Он предвкушал, как в выходные отправится в гости к своему другу, я как раз только что поговорил с ним и внес в журнал все его данные. А потом он пошел в туалет, нажал кнопку слива, и совершенно некстати у него произошел сердечный приступ. Но он очень энергичный. Не зря оклемался.

А вот мальчик с менингитом умер…

На совещании доложили также о 38-летнем мужчине с загадочным «букетом» симптомов. Профессор Фабер заинтересовался этим случаем. Он даже приосанился и поднял глаза, что редко случалось на утренних совещаниях. В странной симптоматике его внимание привлекло то, что анализ показал практически полное отсутствие белых кровяных телец – лейкоцитов. Инфекции и иммунодефицит фигурировали среди его «любимых» заболеваний, а потому он лично отправился в палату и назначил огромное количество анализов для проведения самых разнообразных исследований. Рабочее совещание подошло к концу, чему нельзя было не радоваться.

В завершение был зачитан план работы на предстоящие сутки. Я заступил на дневное дежурство – мне предстояло принимать новых пациентов и разбираться с непонятными симптомами молодого мужчины. Тогда еще никто не знал, что в Данию проникло новое заболевание. Никто понятия не имел, что такое ВИЧ или СПИД, и уж тем более не представлял себе, что вскоре инфекционное отделение окажется переполнено такими вот молодыми парнями, беспомощными, как старушка, которая упала в собственном доме и не может подняться. Никто и предположить не мог, что они, вконец изможденные, будут умирать, обливаясь потом, тысячами, даже миллионами, от совершенно обычных, вполне мирных микробов.

Однако в тот момент меня гораздо больше потрясла смерть шестилетнего мальчика. Почему он умер? Ведь мы сделали все, что могли, причем в рекордно сжатые сроки. Менингитные бактерии, несомненно, оказались чувствительны к пенициллину. Так почему мне все-таки не удалось спасти ребенка?

На следующем утреннем совещании мы опять обсуждали несчастного мальчика. Профессор Фабер считал, что отделению требуется человек, который будет исследовать случаи, при которых менингит сопровождается проникновением бактерий в кровь. Да-да, отдельный человек, специализирующийся на изучении воспаления и последующего септического шока, ведущего к смерти пациента. Почему болезнь прогрессирует, когда мы воздействуем на нее пенициллином? И каким образом мы можем изменить ситуацию? Действительно ли бактерии, погибая, выделяют токсины? И как можно нейтрализовать их?

Фабер обвел взглядом собравшихся – найдется ли среди нас такой смельчак? Все трепетали и отводили глаза в сторону. Глава отделения всегда фонтанировал идеями. Девять его инициатив из десяти напоминали бред сумасшедшего, но одна, как правило, была гениальна. И тут я набрался смелости и посмотрел на профессора из своей бесконечной дали. Неужели и впрямь никому не хочется принять этот вызов? Что они знают такое, о чем еще неизвестно мне? Когда тишина стала невыносимой, я чересчур громко выпалил дрожащим голосом, как подросток на конфирмации[6]:

– Я могу попробовать.

Сидевшие рядом коллеги адресовали мне взгляды, полные недоумения. Моя реплика повисла в воздухе, я напряженно ждал реакции – наказания за дерзость, насмешки, да чего угодно. Время остановилось, как на аукционе, когда ведущий трижды повторяет финальную сумму, прежде чем сказать «Продано».

– Прекрасно, – наконец улыбнулся профессор Фабер и кивнул мне. – Обсудите это с сотрудниками лаборатории.

Совещание продолжилось. Я был счастлив и дальше почти не слушал, а думал лишь о том, на что согласился. Меня всегда завораживали научные исследования, химия и лаборатории всякого рода. Как-то в детстве я взял в городской библиотеке Хусума книгу «Химические эксперименты у себя дома» Германа Раафа и Германа Ремпа. И немедленно приступил к делу в собственной ванной комнате. Я брал из красного кошелька, припрятанного в кухне, деньги, предназначенные на хозяйственные расходы, и сумками таскал из аптеки всевозможные вещества. В конце концов фармацевт позвонил моей матери и поинтересовался, в курсе ли она, сколько ее сын накупил химикатов.

Я, например, узнал, что формула воды – H₂O, то есть фактически она состоит из двух газов! Это открытие настолько потрясло меня, что решено было проверить этот факт экспериментальным путем. Вооружившись батарейкой, двумя проводами, водопроводной водой и двумя пробирками, я начал собирать пузырьки газа в сосуды с обоих электродов. Понадобилась лишь одна капля соляной кислоты, и я почти мгновенно обнаружил, что в одной из пробирок образуется примерно вдвое больше пузырьков, чем в другой, – видимо, потому что водорода было вдвое больше, чем кислорода. Я проверил свою теорию, опустив туда горящие спички – в пробирке с водородом произошел небольшой взрыв, а в сосуде с кислородом почти потухшее пламя разгорелось. Я доказал: жидкость действительно состоит из атомов двух газов, в ходе моего эксперимента вода, обладавшая определенными свойствами, трансформировалась в составляющие ее элементы с совершенно иными свойствами.