Для оформления заявки на финансирование этого масштабного, дорогостоящего и амбициозного проекта мне нужна была рекомендация, и я связался с исследователем ВИЧ и ВИО из парижского Института Пастера Сильви Корбе, которая по-прежнему работала в лаборатории Франсуазы Барре-Синусси. Мы с ней несколько лет конкурировали, работая над клонированием обезьяньего патогена, полученного от различных видов зеленых мартышек, но однажды встретились на конференции по ВИЧ в Портленде и, несмотря ни на что, стали хорошими друзьями. А позже и больше чем друзьями. Стоит заметить, что конференции, посвященные этому возбудителю и генетике вирусов, в отличие от мероприятий по бактериальным токсинам, всегда проводятся в таких классных местах, как Пуэрто-Рико, Новый Орлеан, Портленд, Сиэтл, Монтерей, Лонг-Айленд и так далее, да еще и без стариков. Я был рад, что переключился с бактерий на вирусы.

– Я запросто добуду тебе эту рекомендацию, – рассмеялась Сильви в телефонную трубку. И я немедленно вылетел во Францию, предвкушая неформальную встречу с Франсуазой Барре-Синусси, первооткрывателем вируса ВИЧ.

Подруга устроила мне прогулку по Парижу по следам Эрнеста Хемингуэя, зная, что я в восторге от его книги «И восходит солнце»[17]. Мы побродили по оживленным, очаровательным уголкам Латинского квартала от улицы Муфтар до большого светского бульвара Сен-Мишель. Затем заглянули в Люксембургский сад, где еще стояла уменьшенная копия статуи Свободы, а затем свернули на бульвар Монпарнас и дошли до американских кафе «Ле Селект» и «Ля Клозери де Лила», где на излюбленном месте писателя даже прикручена медная памятная табличка. Нас восхитил огромный ресторан «Ля Куполь» на противоположной стороне улицы: официанты в белоснежных фартуках сновали между столами, подавая огромные блюда с горами устриц во льду. Это был сжатый курс по французской культуре, необходимый мне перед встречей с Франсуазой.

Сильви жила в 15-м округе с кошкой Китти и пятилетней дочкой Лайлой, но последняя гостила в Марселе у своего отца-марокканца Ахмеда. Моя коллега была разведена, так же как и я. Мы дегустировали приготовленные закуски, сидя на ее крошечной кухоньке в маленькой квартирке на третьем этаже дома на улице Плюме неподалеку от отеля «Кактус», где я остановился, и Института Пастера. Она подала белую спаржу в дижонской горчице с каплей майонеза, на второе – муль-фрит[18], правда, без картошки, и, конечно же, сыр на десерт. Она объяснила, что французы любят шампанское, и мы поддержали это национальное предпочтение. В Хусуме пили его только в новогоднюю ночь, к тому же я вовсе не уверен, что это был напиток из Шампани. Мы болтали и смеялись. А после сыра на десерт Сильви шокировала меня, сказав, что мы только что завершили сексуальный акт с едой, как истинные французы. Я был обескуражен. Счастливый, как слон, датчанин ни о чем подобном и не подозревал. Так что ей пришлось подробно объяснить свое высказывание. Она напомнила, как мы изящно обмакивали кончики теплых светлых стеблей спаржи в беловатый сливочный соус, похожий на мужское семя, а затем, нежно вытянув губы, откусывали эти влажные головки одну за другой. Ну а мидии, оказывается, символизировали женские половые органы: этих нежных моллюсков осторожно высасывают из раковины или едят руками. Мы одну за другой переворачивали переполненные соком створчатые раковины щелками вниз, а затем искусно подцепляли клитороподобных мидий, торчащих из серединки. И не использовали в этом процессе ложки, а манипулировали пустыми створками раковин, чтобы насытиться ароматным соком мидий, самих же моллюсков брали кончиками пальцев, возбуждая тактильные рецепторы. Сыры, поданные под конец трапезы, представляли собой отдельную главу этого акта: желтовато-бежевым цветом, гладкостью, упругостью, они напоминали кожу ягодиц и источали тонкий живой аромат. Тут нам пригодился изящный французский нож «Лайоль» (с небольшим штопором и несколькими металлическими штифтами на рукоятке, образующими крест). Кусочки багета мы отламывали прямо руками, как истинные французы. По дороге домой из булочной, где мы купили этот длинный узкий парижский багет-флейту, Сильви обратила мое внимание на то, что почти каждая дама, выходя из булочной, откусывает кончик фаллосообразного багета. Они просто не могут устоять перед соблазном. Прослушав ее разъяснения, я потерял дар речи и, видимо, покраснел, как помидор, но старался делать вид, что для меня все эти аналогии вполне естественны, как будто сам был коренным парижанином. Она рассмеялась и заявила, что на сегодня, пожалуй, стоит завершить мой курс посвящения во французскую культуру.

На следующее утро Сильви зашла за мной в отель «Кактус», расположенный на улице Волонтер неподалеку от улицы Плюме, где она жила, и улицы Вожирар, где находится Институт Пастера. Стояло субботнее утро, слабые солнечные лучи еще не прогрели город и не высушили ночную влагу на улицах, но, судя по ясному небу и аромату, наполнявшему город, ожидался очень теплый день. Здесь пахло Африкой.

Вдоль улицы буйно цвели вишни, и тротуар был усыпан розовыми лепестками. Я остановился и смотрел на бездомного, сидящего на мраморной скамейке среди этой красоты. На нем было теплое толстое пальто, в руках он держал бутылку красного вина и корзинку с устрицами. Вероятно, срок годности подходил к концу, и какой-нибудь магазин или продавец на рынке поделился этой роскошью с нуждающимся. Мужчина проворно вскрывал раковины, умело орудуя стареньким потертым «Лайолем». Солнечные лучи просачивались сквозь плотный слой цветов и освещали розовый ковер, в котором утопал тротуар и сам бездомный. «Пожалуй, опуститься на дно в Париже не так уж и страшно!» – подумал я и умиротворенно улыбнулся.

Вскоре мы подошли к кованой решетке ворот и будке постового. Это был вход в Институт Пастера. Нам нужна была лаборатория по изучению ВИЧ и ВИО. Она находилась на той же стороне, что и главный корпус, а также музей Луи Пастера с усыпальницей. Корпус выстроен в том же патрицианском стиле, что и белое здание на логотипе Института сывороток, только институт чуть больше по размеру и выкрашен в светло-розовый цвет. В центральном корпусе располагалась больница, где пациенты получали бесплатное экспериментальное лечение заболеваний, являвшихся в данный момент приоритетными в исследованиях. Я рассматривал серьезных женщин-ученых, похожих на Сильви, – с черными челками, в очках, сидевших на крупных носах. Они решительной походкой шагали из корпуса в корпус, прижимая к груди важные документы и протоколы. Почти все они шли, опустив глаза, видимо, погруженные в свои научные мысли. Я чувствовал себя как дома и пытался представить, что работаю здесь.

Я слегка занервничал, когда мы вошли в здание, где находилась лаборатория Сильви. И вдруг осознал, что вряд ли сумею применить в Европе, а точнее, во Франции свой американский опыт общения с людьми. Это заведение немного напоминало старообразный и основательный Институт Макса Планка во Фрайбурге, где я когда-то работал. Правда, на первый взгляд, атмосфера парижского института была больше насыщена духом истории и экзотики. Я вдруг проникся влиянием и размахом колониальной Французской империи, простиравшейся некогда от Вьетнама и Камбоджи в Азии до Камеруна, Габона, Конго, Кот-д’Ивуара, да, в общем, почти всего западного африканского побережья вплоть до островов Мадагаскар, Реюньон и Маврикий в Индийском океане. От канадского Квебека до американской Луизианы и французских территорий Карибского моря: Мартиники, Гваделупы, Сен-Бартелеми и Сен-Мартена, не считая островов французской Полинезии, где проводились атомные испытания, Таити, Муреа, Бора-Бора и еще 118 островов где-то в середине Тихого океана. И во главе всего этого территориального богатства – Париж как политический, административный и транспортный центр.