– Я и сам музыкант, – гордо заявил он. – Играю на гитаре, знаешь ли, – проорал он мне прямо в лицо, тут же бросившись перебирать пальцами воображаемые струны. – На однострунной, если ты понимаешь, о чем я.

Проклятие. Что бы я ни сказал, в тот же миг он вспоминал, что и сам делает, или делал, или собирался сделать нечто подобное.

– Дин-ди-и-и-и-инг-ди-и-и-и-и-инг!

Он пытался подражать звучанию электрогитары, но у него это плохо получалось. Он еще долго изводил меня своим пустым «однострунным» хвастовством, так что мне не удалось ни поразмышлять про себя, ни поспать. Проводница с тележкой приоткрыла дверь в купе и спросила, не хотим ли мы перекусить. Естественно, мой сосед хотел.

– Порцию колбасок братвурст и темное пиво, пожалуйста!

Принужденный обстоятельствами, я взял стаканчик кофе с большим количеством «млека», как говорил Свогер. Я подумал о нем и его страсти к кофе с молоком и улыбнулся. Здорово будет снова встретиться с ними со всеми! «Однострунный», которому требовалась аудитория, заметил мою улыбку.

– Да мы с тобой братья, – продолжил он молоть всякий вздор. – Мы с тобой оба известные гитаристы! Йес, бэби, гив ми, гив ми! – проорал он и смачно рыгнул – теперь уж можно было не стесняться, раз мы только что породнились. Вздохнув, я сделал глоток кофе из стаканчика и обжег нёбо. Наконец неугомонному соседу приспичило в туалет. Я не спускал глаз с его сапог, когда он, покачиваясь, направился к выходу. Заметив мой взгляд, он тут же застыл с поднятой ногой.

– Хочешь примерить? – Улыбнувшись собственной щедрости, он попытался скинуть сапог.

– Нет-нет, что вы! – запротестовал я и поддержал его массивную тушу, балансирующую на одной ноге. Поезд изрядно потряхивало, каждую секунду весельчак рисковал вывалиться в коридор.

А может, не так уж он и ужасен?

Я открыл окно и вылил кофе. Надо бы придумать, как все-таки заснуть. Бутылка «Бейлиса» возвышалась над хаосом, царившим на откидном столике «однострунного». А что, этот ликер по виду вполне сойдет за кофе с молоком, подумал я и наполнил стаканчик. Я отпил глоток и вгляделся в темноту за окном: поезд проезжал мимо небольшой станции. Гамбургский экспресс развил приличную скорость. Мой попутчик ввалился в купе с расстегнутой ширинкой, на этот раз в роли барабанщика.

– Бам-бам, бах-ба-бах! – развязно проорал он, дружелюбно подмигнув мне.

Уф, неужели это никогда не закончится, подумал я и зевнул. Было нечто отрадное в сознании того, что я пью его «Бейлис», пока он порет всякую чепуху. Конечно, он бы и сам с радостью угостил меня, но тем самым вся его болтовня оказалась бы оправдана. Так не получилось бы мести. Разрази его гром и молния, думал я, попивая ликер. Ночь предстояла долгая. «Однострунный» исполнял длинное и замысловатое барабанное соло, подыскивая удобный момент, чтобы вовлечь меня в свой номер. Войдя в раж, он брызгал слюной во все стороны и наконец опрокинул бокал с пивом. Как будто в купе недостаточно мерзко воняло.

Видимо, я все-таки заснул, так как меня вдруг потревожил ритмичный храп, пробирающий до костей. Мой сосед в конце концов утомился, но продолжал терроризировать меня даже во сне. Он лежал на полке в нелепой позе, выставив на всеобщее обозрение семейные трусы и вонючие ноги. Лишь сапоги аккуратно стояли под сиденьем, выбиваясь из общей картины жуткого бардака. Я вновь почувствовал непреодолимое отвращение, мне пришло в голову: а что, если избавить мир от этого отброса? Из курса судебной медицины я узнал, что можно убить спящего человека, прикрыв ему рот куском пергаментной бумаги в момент вдоха. Это вызовет рефлекс, который приведет к остановке сердца. Нет-нет, это уж слишком, рано или поздно его и так настигнет божья кара, утешил я сам себя, натянул повыше одеяло и вновь погрузился в дрему.

Наступило утро. Я проснулся как раз в тот момент, когда поезд подъезжал к Центральному вокзалу. Солнце вставало над Копенгагеном. Было шесть часов. «Однострунный» еще вовсю храпел. Какое счастье! Я открыл окно, впустив в купе бодрящий свежий воздух с легким морским ароматом. Это ни с чем не сравнимое ощущение, когда подъезжаешь к Центральному вокзалу Копенгагена после длительного пребывания за границей! Я предвкушал встречу с городом. Как здорово находиться в поезде, который мчится мимо станции Вальбю без остановки! А вот уже и Дюббельсбро, и, наконец, Центральный вокзал. Экспресс все больше и больше прижимался к правой стороне, пересекая железнодорожные развязки, пока не приблизился вплотную к тогдашнему почтовому отделению. Я зевнул, надел крутые сапоги индуса, оставив ему новые мокасины из «Кауфхофа», подхватил багаж и выскочил на платформу. «Можно вытащить человека из Хусума, но Хусум из человека – никогда!» – подумал я.

В течение нескольких следующих месяцев я опробовал новое чудо-средство на десяти пациентах. На некоторых из них оно сработало замечательно, но далеко не на всех. К примеру, оно почти не оказывало эффекта на хирургических пациентов, которые по нескольку дней лежали с подключенными трубками, капельницами и дренажем брюшной полости. Зачастую введение антиэндотоксина едва ли было оправдано, ведь он оказывал эффект лишь при острой фазе инфицирования. Полученные за несколько дней сепсиса повреждения органов невозможно было исправить в одно мгновение. Но то, что новый препарат помог хотя бы некоторым смертельно больным пациентам, делало целесообразным проведение более масштабных исследований в дальнейшем.

И в один прекрасный день я наконец встретился с руководителями фармацевтической фирмы для обсуждения полноформатного исследования, этапа, необходимого для запуска промышленного производства. Представители фармкомпании явились на встречу в костюмах и галстуках. Они не были ни врачами, ни учеными. Я ожидал, что они придут в неописуемый восторг от готовящегося прорыва, которому мы будем обязаны нашему общему волшебному препарату под рабочим названием Anti-LPS IgG. И, ни секунду не сомневаясь, одобрят дорогостоящий проект, немедленно запустив в производство большую партию лекарства для проведения обширных клинических испытаний.

– Присядьте, Андерс, – сказал один из них. Эти парни были предельно вежливы. Нам подали кофе с печеньем.

Они в высшей степени одобрительно отозвались о замечательных лекциях и докладах, с которыми я на протяжении последних двух-трех лет выступал в больницах и медицинских ассоциациях, продвигая свой инновационный проект. Да, эти мероприятия действительно пользовались большой популярностью, сказали они, меня везде хорошо принимали. Мне тоже так показалось, согласился я, а затем выразил недоумение – почему же они говорят о моей деятельности в прошедшем времени: «пользовались популярностью», «вас хорошо принимали»? Ведь мы еще далеки от завершения проекта, который, судя по всему, сулит большой успех, несмотря на то что поначалу придется вложить в него немало денег. Но ведь именно в этом и состоит суть деятельности фармацевтической компании, разве нет? Они попытались объяснить мне, что вообще-то не так уж важно, эффективен мой антиэндотоксин (они предпочитали называть его официально – Anti-LPS IgG) или нет. Просто исследование, которое мне требуется, сказали они, слишком дорогостоящее и больше не интересует их фирму. Из-за массового распространения ВИЧ и разразившегося недавно в Дании скандала вокруг препаратов, изготовленных на базе элементов крови, наступили непростые времена для соответствующей продукции, а мое лекарство, к несчастью, готовится как раз из плазмы крови. И если они до сих пор поддерживали мой проект, то лишь потому, что он давал возможность компании фигурировать в главных новостях на актуальную тему и таким образом служил нашим общим рекламным целям. Вот, оказывается, какую выгоду они продолжали извлекать из нашего сотрудничества!

Я потерял дар речи. Я был уверен, что они действительно верили в мой проект с самого начала. Видимо, пока мы работали вместе, произошли какие-то изменения. Но какие и когда? Я поднялся. Мне здесь больше нечего было делать.