«Луна здесь совсем другая». Это значило, что он хочет вернуться домой.

Мугенцы постоянно говорили о возвращении домой. Каждый раз, когда Рин случалось подслушать их разговоры. Они говорили о доме, как будто он до сих пор существует, словно легко могли вернуться на прекрасный остров в форме лука, если бы только в порту пристали корабли. Мугенцы говорили о матерях, отцах, сестрах и братьях, ожидавших их на том берегу, как будто они каким-то образом уцелели в потоке раскаленной лавы.

– Лучше привыкай к этой луне, – отозвался второй патрульный.

Чем дольше они разговаривали, тем моложе казались голоса. Рин представила их лица, тощие длинные ноги и пушок над верхней губой. Они уж точно не старше ее – чуть больше двадцати, а то и меньше.

Она вспомнила, как во время осады Хурдалейна дралась с мальчишкой своего возраста. С тех пор, казалось, прошла целая вечность. Рин вспомнила его широкое, как луна, лицо и мягкие руки. Вспомнила, как он вытаращил глаза, когда клинок вошел ему в живот.

Наверное, он был страшно напуган. Страшно напуган – в точности как и она.

Рин почувствовала, как Катай рядом с ней напрягся.

«Они и сами не хотят здесь оставаться, – сказал он ей несколько недель назад. Он допрашивал мугенских пленных и сочувствовал им гораздо больше, чем следовало, с точки зрения Рин. – Они же просто дети. Четверть из них моложе нас, и они пошли на войну против воли. Большинство из них просто вытащили из домов и бросили в кошмарные тренировочные лагеря, они согласились, только чтобы родные не голодали или не попали в тюрьму. Они не хотят убивать, просто хотят вернуться домой».

Но дома у них больше не было. Этим мальчишкам некуда сбежать. Если путь к примирению когда-либо и был открыт, если и была возможность вернуть вражескую армию домой и медленно отстраивать мирную жизнь, то Рин давно этот путь отрезала.

В недрах ее разума приоткрылась пропасть вины, давнишняя спутница Рин.

Рин отбросила эти мысли.

Она проделала огромную работу, похоронив воспоминания, ведь только так могла сохранять здравый рассудок.

Она напомнила себе, что детей тоже можно убивать. Даже мальчишки могут быть чудовищами.

События войны уже расплывались в памяти. Любой мугенец, надевший форму, замешан, а у Рин не было времени отделять виновных от невинных. Спирское правосудие совершенно, и ее кара окончательна. У нее нет времени размышлять о том, что могло бы случиться, нужно освобождать родную страну.

В запястье снова запульсировала боль. Рин медленно выдохнула, закрыла глаза и несколько раз мысленно повторила план атаки, пытаясь стряхнуть напряжение.

Она провела пальцами по шрамам на животе и остановилась в том месте, где Алтан выжег отпечаток своей ладони, словно поставил клеймо. Рин представила мальчишек-патрульных и трансформировала этот образ в мишень.

«Я убила миллионы таких, как вы, – думала она. – Теперь это рутина. Раз плюнуть».

Солнце превратилось в маленькую багровую точку, почти скрывшись за вершинами гор. Караул сменился. Поля вокруг были пусты.

– Пора, – пробормотал Катай.

Рин встала. Они посмотрели друг на друга и пожали руки.

– На закате, – сказала она.

– На закате, – согласился он, положил руки ей на плечи и поцеловал в лоб.

Они всегда расставались вот так, мысленно говоря все, чего не произносили вслух. «Храбро сражайся. Береги себя. Я тебя люблю».

Для Катая прощания были тяжелее, ведь он ставил на кон свою жизнь всякий раз, когда Рин ступала на поле боя.

Рин больше всего на свете хотелось бы не подвергать его риску. Если бы она только могла вырезать часть своей души, из-за которой Катай был в опасности, то сделала бы это.

Но осознание, что на кону жизнь Катая, вносило свой вклад в то, как Рин дралась. Она становилась более меткой и осторожной, меньше рисковала и предпочитала при первой же возможности ударить быстро и четко. Ее больше не направляла ярость. Рин сражалась, чтобы защитить его, и это, как она обнаружила, все поменяло.

Катай кивнул на прощанье и скрылся за рядами бойцов.

– Он всегда остается в тылу? – спросила лейтенант Шень.

Рин она нравилась. Ветеран двух последних Опиумных войн, Шень Сайнан родилась в провинции Обезьяна и была бесцеремонной, но умелой и прагматичной. Она презирала политические игры и, возможно, именно поэтому была в числе немногих офицеров, вызвавшихся последовать за Рин в первое сражение под ее командованием. Рин была ей за это благодарна.

Но Шень многое замечала. Вечно задавала слишком много вопросов.

– Катай не сражается, – ответила Рин.

– Почему? – напирала Шень. – Он ведь окончил Синегард, верно?

Потому что Катай – единственная нить, связывающая Рин с небесами. Потому что Катай должен остаться в безопасном и тихом месте, чтобы его разум стал каналом между ней и Фениксом. Потому что всякий раз, когда Катай оказывается в уязвимом положении, вероятность смерти Рин удваивается.

Но это Рин держала в тайне. Если наместник провинции Обезьяна узнает, что Катай ее якорь, он узнает и единственный способ, каким ее можно убить. А Рин не доверяла ни ему, ни Коалиции южан настолько, чтобы дать ему такой шанс.

– В Синегарде он изучал стратегию, – сказала Рин. – А не бой в пехоте.

Шень, похоже, это не убедило.

– У него есть меч, как и у всех остальных.

– Да, но его ум ценнее меча, – отрезала Рин, прекращая спор. Она кивнула в сторону Худлы: – Пора.

В ее вены хлынул адреналин. Стук сердца отдавался в ушах как мысленный отсчет времени до начала бойни. По периметру городка восемь пар глаз внимательно следили за Рин – восемь командиров эскадронов ждали на стратегических позициях, ждали появления огня.

И наконец Рин увидела шагающую по полю шеренгу мугенских войск. Это и была смена караула.

Она подняла левую руку и подала сигнал – тонкую струйку дыма, выжегшую воздух над ее головой и улетевшую прочь. На поля с севера и востока высыпали солдаты. Выступили из укрытий по берегам реки в долинах и лесах, словно полчища муравьев. Рин довольно наблюдала за ними. Даже если вдруг ее колонны окажутся слабее обороняющихся, мугенцы не поймут, с какой стороны отбиваться первым делом.

Она услышала сигнальный свист, указывающий на то, что все эскадроны заняли установленные позиции. Лейтенант Шень – на востоке. Лейтенант Лин – на севере.

Рин вела южную колонну.

Мугенцы оказались не готовы. Большинство солдат спали или собирались лечь. Они вылезали из шатров и казарм, пошатываясь и потирая глаза. Рин едва не засмеялась, увидев их лица, искаженные одинаковым ужасом, когда солдаты поняли, отчего в ночи стало так тепло.

Она подняла руки. За плечами развернулись крылья, поднимая ее над землей.

Катай как-то раз обвинил ее в излишней театральности, мол, она жертвует эффективностью ради зрелищности.

Какое это имеет значение? Нет смысла деликатничать, если все знают, кто она такая. А Рин хотелось, чтобы этот образ навеки запечатлелся под их веками, чтобы перед смертью все они увидели одну картину – спирку и ее бога.

Люди разбегались перед ней, как испуганные наседки. Кто-то даже пришел в себя настолько, что метнул меч в ее сторону. Этими людьми двигала паника, они не могли как следует прицелиться. Раскинув руки, Рин двинулась вперед, и куда бы она ни посмотрела, все пожирало пламя.

А потом раздались крики, и ее душа наполнилась ликованием.

Рин так долго ненавидела себя, свой огонь и своего бога. Но все это уже в прошлом. Теперь она приняла себя такой, как есть, и она себе нравилась. Рин нравилось, когда ею овладевают самые примитивные инстинкты. Она ими наслаждалась.

Ей больше не приходилось напрягаться, чтобы вызвать ярость. Достаточно было вспомнить трупы Голин-Нииса. Мертвецов в исследовательской лаборатории. Горящего на пирсе Алтана, кошмарный конец кошмарной жизни, на которую его обрекли.

Ненависть – забавная штука. Она пожирает изнутри, как отрава. Каждая мышца тела напряглась, а кровь в венах стала такой горячей, что казалось, будто голова расколется пополам, но тем не менее это наполняло Рин энергией. Ненависть – тоже своего рода огонь, и если не осталось ничего другого, она поддерживает в тебе тепло.