Один немаловажный нюанс: еще задолго до полного искоренения пиратства на Балтике там покончили с той самой давней традицией налетов на прибрежные города. А потому масса народу в самых разных странах, занятая исключительно этим ремеслом, осталась не у дел.

В том числе, как легко догадаться, и новгородцы. Однако смекалистый русский человек сплошь и рядом найдет выход там, где представитель другой нации окажется в тупике. А впрочем, если подумать, дело даже не в смекалке. Просто-напросто перед новгородцами открылись возможности, которых их былые иноплеменные собратья по пиратскому ремеслу были лишены по чисто техническим причинам. Точнее, по географическим.

Новгородские пираты просто-напросто открыли для себя другие пути, на которых можно было практически безнаказанно охотиться за добычей, недоступные для других наций.

И стали ими пользоваться со всем размахом…

Песня эта сочинена в XIX веке, когда и была особенно популярна:

Вот только во времена, которые я буду описывать – первые двести лет после татарского нашествия на Русь, – Волгу никак нельзя было назвать «русской» рекой. Скорее уж «татарской». Русским принадлежал лишь небольшой ее кусочек, а большую часть контролировали Казанское и Астраханское ханства, осколки Золотой Орды. Но сначала – о Новгороде. Не знаю уж, почему так вышло, но с уверенностью можно сказать: Новгород – единственный русский город, чья история до предела мифологизирована, мало того, романтизирована. Очень много писалось о Новгороде как оазисе средневековой демократии посреди окружающего моря разливанного тиранства. Якобы на знаменитое новгородское вече собирались все до единого жители (причем право голоса имел и самый последний замурзанный ремесленник) и демократическим голосованием выбирали городское «руководство», а также решали важнейшие дела «государственного строительства».

Вот только другие, достаточно серьезные исторические работы рисуют далеко не столь благостную картину: «Вече собиралось редко и только в исключительных случаях», «Богатые и сильные бояре были фактически хозяевами в Новгороде и правили им по своему усмотрению».

Это гораздо больше похоже на правду. Описанная ситуация как нельзя лучше соответствует нравам Средневековья. Именно так обстояло дело в тех итальянских городах-государствах, что не имели титулованного правителя и пышно звались «республиками» – на самом деле всем заправлял узкий круг тогдашних «олигархов», порой принадлежавших к одному-единственному богатому и влиятельному роду, как это было во Флоренции с семейством Медичи.

Да, конечно, вече и в самом деле выбирало и посадника (высшее должностное лицо, ведавшее всеми делами Новгородской земли), и тысяцкого (начальника новгородского войска). Однако вече было далеко не столь многочисленным, как его порой изображают, и наверняка состояло из «групп поддержки» того или иного кандидата. Знаем мы, как это делается, – и страшно демократических выборов насмотрелись в своем Отечестве, и об американских делах наслышаны… Одним словом, как говорится в одном пошловатом анекдоте: «Так вот, сынок, у кошечек с собачками то же самое…»

Вот именно, не зря еще до присоединения Новгорода к Московскому государству летописцы зафиксировали не один бунт «черного народа» против собственных бояр, чьи богатые хозяйства «чернь» сплошь и рядом разносила по бревнышку. Не зря во время знаменитой битвы меж москвичами и новгородцами на реке Шелони в 1478 году пятитысячное московское войско чуть ли не моментально разгромило сорокатысячное новгородское. Это никак нельзя объяснить каким-то особым полководческим искусством московских воевод и бездарностью новгородских – вероятнее всего, большая часть новгородской рати попросту разбежалась с поля боя, не видя смысла класть свои головы за боярские интересы (кстати, митрополит Новгородский вообще отказался выводить свою немалую личную дружину на бой с москвичами). Да и в 1650 году, во время знаменитого новгородско-псковского народного восстания бунтовщики, ни словечком не упоминая о восстановлении прежней независимости, первым делом кинулись громить боярские усадьбы – крепенько накипело, должно быть…

Но разговор у нас пойдет не об отношениях меж простонародьем и всемогущим боярством, а об ушкуйниках. Так именовались дружины новгородских удальцов, с определенного времени (точнее, с тех времен, когда на Балтике новгородцам резко поплохело) отправлявшихся за добычей уже речными путями. Название это происходит от слова «ушкуй» – именно так звались корабли новгородцев. Точного их описания в истории не осталось, но, судя по косвенным данным, это были беспалубные ладьи наподобие драккаров викингов, способные двигаться как под парусом, так и на веслах, вмещавшие до тридцати воинов (и наверняка было оставлено немало свободного места под будущую добычу).

В первую очередь ушкуйников интересовали протянувшиеся за рекой Камой необозримые лесные чащобы, населенные языческими угро-финскими племенами, находившимися чуть ли не в первобытнообщинном строе. Строй строем, а мехов эти язычники добывали изрядное количество – и если учесть, что меха в ту пору ценились лишь самую малость пониже золота… В общем, было за чем плавать. О торговле речь, конечно, не шла – меха попросту отбирали силой: ну к чему они дикарям, которые, как говорится, живут в лесу, молятся колесу?

Не меньший интерес представляло «закамское серебро». Дело в том, что у «диких лесовиков» за несколько столетий накопились большие запасы серебра – не в монетах, а в виде изделий. Серебро туда возили персидские и арабские купцы, выменивая его на меха. Дикари дикарями, но в серебре они разбирались хорошо. И особенно ценили большущие, массивные блюда с разнообразными красивыми рисунками (так называемое «сасанидское серебро», поименованное так оттого, что было изготовлено во времена правившей некогда в Персии династии Сасанидов). Особенно ценились у лесных язычников эти блюда оттого, что их чаще всего, украсив разнообразными висюльками, вешали на «священные» деревья и поклонялись, как идолам (как полагают некоторые историки, видя в блюдах символ Солнца). До сих пор в тех местах иногда обнаруживаются серебряные клады.

Была когда-то забытая сейчас (по моему мнению, несправедливо) детская писательница В. Прилежаева-Барская, написавшая немало интересных книг о наших далеких предках. В том числе и небольшую повесть «Ушкуйники». В младшем школьном возрасте я ею зачитывался – а совсем недавно, отыскав на чердаке в ворохе старых книг, не поленился перечитать. Конечно, теперь повесть вызывала совсем другие чувства, но, черт побери, как изящно сделано! В хорошем романтическом стиле романов Сабатини о благородном пирате капитане Бладе…

Сюжет довольно прост. «Наши», то есть новгородские добры молодцы, цитируя Пушкина, «все красавцы удалые», все в красивых кольчугах и сверкающих шлемах, плывут в те самые закамские дебри – чтобы взять серебра у тамошних жителей, по описанию больше всего похожих на «снежных людей», разве что умеющих говорить. Вот так вот с детской непосредственностью прийти и взять: а зачем серебро этим дикарям?

Поначалу дело не клеится – лесные дикари, по дремучести своей никак не способные уяснить, с какой стати они обязаны за просто так отдавать нагрянувшим неведомым людям гору серебра, где-то старательно прячут свои сокровища. Однако дочь вождя (единственная среди местных более-менее похожая на человека) влюбляется в главного героя и показывает ему тайник. Навьюченные серебром, как верблюды, новгородцы радостно спешат к своим ушкуям и уплывают. На чувства дочки вождя главный герой никак не отвечает – он не потаскун какой, у него в Новгороде есть любимая девушка, на которой он раньше по бедности не мог жениться (из весьма богатой семьи красавица) – зато теперь, получив немалую долю добычи в серебре, можно и сватов засылать…