Музыкально же Букарев, вполне предсказуемо, слушал попсу. Именно попсу. Преимущественно в женском исполнении. От бойзбендов и всяких Дим Биланов – плевался. Что и спасло ему репутацию. Именно эти два обстоятельства – принадлежность к культуре анимешников и музыкальные вкусы – и сдружили его с Ахмелюком, который сам имел почти нездоровое пристрастие к женскому вокалу. Потом уже к их компании присоединились другие пацаны с Серых Вод – Макс Сотовкин, Юрка Каваев, – и не только с Серых Вод, эта «диаспора» включала еще Аркадия Сыча, нижегородского ездуна в Серые Воды к дедушкам, дядюшкам и прочим пятьдесят четвертым водам на киселе, некогда патлатого металлиста и эпического раздолбая Макса Черникова, угрюмого и нелюдимого Коляна Криза, в разное время – еще от двух до пяти человек, включая одного из дедов по имени Денис Фатьянов, бывшего из-за своего воинственного спокойствия, граничащего с малахольностью, любимым объектом ненависти того хренового командира. Сформировалась компания, реально положившая неудовлетворенную часть тела на всю эту армейскую внутреннюю антикультуру с пробиванием фанеры и прочей мерзостью. Командиры были недовольны. Компашка была на плохом счету, балбес Черников вместе с букой Кризом не вылезали из столовой, где, как они пояснили позже, попросту шарились от унылого ротного бытия. В наряде по столовой что? Прием пищи отстоял, закрепленную посуду вымыл, полы надраил – и зашкерься себе куда-нибудь в уголок да покуривай до следующего приема пищи. А еще можно к поварам сходить, пожрать чего-нибудь в спокойной обстановке, не ожидая каждую секунду дикого сержантского вопля «Пятая рота, встать! Относим посуду!».

Впрочем, все это давно уже кончилось. Сумевший сберечь свой характер и не превратившийся в типичного «деда» Букарев благополучно вернулся домой (с лычкой, к слову, заслуженной без сучильства и всяческого подляка – а за успешное несение службы в боевом дежурстве и в нарядах по роте), где продолжил заниматься своими «немужскими» делами – рисованием большеглазых девочек и прослушиванием сладкоголосых девочек уже с эстрады. Девочки же более земные, не нарисованные, с нормального размера глазами и заурядными или отсутствующими вокальными данными, на Андрюху внимания не обращали. Или обращали, но принимали за мягкотелого тюфячка сомнительной ориентации и пытались превратить в подружку. Андрюха злился, орал, слал хитрозадых далеко и глубоко, покупал пиво и водку, напивался, выл о неразделенной любви и паршивости этого мира – в общем, вел себя как престарелый эмо, только что без розового шарфика, слезок и попыток порезать вены. На все увещевания Ахмелюка и других отвечал, что иначе не может. Ну не такой он, и все тут. «Не такой я» было в этих кругах веским и уважительным аргументом, и от него отстали. Хотя, последние пару лет Букарев уже порядком зачерствел (ну или просто научился себя вести) и разглагольствовать о том, как ему паршиво, начинал лишь уже порядком накачавшись спиртосодержащими напитками.

Все же, при всех его недостатках, именно Букарева Ахмелюк считал своим лучшим другом.

– Ты опять ужрат, чувак? – на всякий случай спросил Ахмелюк, пропуская друга на веранду.

– С чего ты взял?

– Ну, что-то давно уже ты ко мне не заходил.

– Я просто мимо шел, дай, думаю, зайду. Нальешь? – Букарев скинул кроссовки и направился вверх, пока Ахмелюк завинчивал банку с окурками.

Выпить Андрюха любил, это факт. Собственно, с его обостренной эмоциональностью – вот у кого надо было спрашивать, не принадлежал ли он к всеми осмеиваемой черно-розовой субкультуре! – ничего удивительного в этом не было. Всерьез его мало кто воспринимал, особенно женщины, у которых обычно при всей либеральности мышления в рабочем состоянии подсознательный тормоз, спрашивающий «ну какой же это самец?».

Ахмелюк распахнул холодильник, отодвинул пакет с какой-то уже начавшей пованивать чепухой и вынул банку «Толстяка».

– Лови, – он кинул банку Букареву. Тот мигом сковырнул ключ, приложился к банке и блаженно застонал.

– Аааа… Холодненькоееее… Ты сам как?

– Дежурю, как видишь, – хмуро сказал Ахмелюк.

– И долго еще будешь? Чувак, мне надо напиться.

– До девяти. Андрюх, если так срочно, то давай ты напьешься с Каваевым, а?

– Да не срочно. Но я поторчу у тебя до девяти, если не влом, конечно. У меня беда… – тоскливо заключил Букарев, скомкал пивную банку и швырнул куда-то в сторону мусорного ведра, конечно, не попав.

– Не мусори, – буркнул Ахмелюк. – Торчи, конечно. Что делать будем?

– А не знаю.

– Тогда… ну, я думаю, рассказ о твоей беде лучше поберечь до девяти, я правильно понял?

– Вполне.

– Ну что ж, тогда жди, – заключил Ахмелюк и снова уставился в монитор, почитать про засуху 1981 года. А еще, говорят, в октябре 81-го не было ни одного заморозка…

Что же дальше будет с нами? Сычуют, пьют, на мужиков не похожи… Где суровый бородатый воин с топором, похожей на мышку вечно беременной женой и тринадцатью детьми?

– А почему бы тебе тоже не выпить? – снова подал голос Букарев. – Все равно дома сидишь.

– Чувак, ты забыл? Я ж за рулем на работе. Или я куда-нибудь на Школьную пешком потащусь в противоположный угол города? Могу чаю налить. Только вдруг будет как в тот раз?

– Как в тот раз?

– Мы сидели у тебя, запивали тортик соком и обсуждали группу «Любовные истории». А потом пришел твой отец и сказал, что мы, похоже, педики.

– Ну и что? Мало ли что сказал мой отец. Он много всякой чепухи говорит, – отмахнулся Букарев. – Тем более что к тебе он точно не придет. И педики не будут обсуждать группу «Любовные истории». Они будут обсуждать таких же светлосиненьких чуваков из бойзбэндов. Да, кстати, ты что, забыл, что я не живу больше с отцом?

– А, ну точно. Так возьми, я не знаю, Кису, или Кавайного, и нажритесь все там. А вечером я к вам присоединюсь, если тебе так нужен именно я.

– Кису? Ты смешной. Киса ничего уже видеть не хочет, кроме своей работы и своих книг. Оно, конечно, похвально, но вот, знаешь, Киса нам хоть и друг, но ему насрать на мои проблемы. Кавайный работает. А когда приходит с работы, тоже никого видеть и слышать не хочет. Спать валится.

Кисой звали Макса Сотовкина, армейского друга, а ныне местного почтальона, ведущего образ жизни крайне замкнутый и сторонящегося женщин, а после одной истории, имевшей место быть два месяца назад, и вовсе закрывшегося ото всех. Ну да, проблем Букарева он не поймет – ему все это чуждо.

Так что все это было крайне печально, что и выпить с другом нельзя, и к другому другу пойти тоже не выйдет.

– Ладно, – сказал Ахмелюк. – Ща Мансуру позвоню, может, он не против.

Мансур неожиданно оказался не против, сказав, что и утром был тухляк и что денег они сегодня все равно вряд ли заработают, а Ахмелюку тогда надлежит первая половина смены в воскресенье.

– Лады, – сказал Ахмелюк, выключая телефон. – Теперь можем расслабиться и посвятить унылый день твоей проблеме.

– Короче, – начал Букарев, – я одного не пойму. Что им нужно?

– Кому – им?

– Да бабам, кому же еще. Одна моя знакомая…

Вариантов, подходящих под фразу «одна моя знакомая», Ахмелюк только навскидку мог прикинуть штук пятьдесят, поэтому надлежало в будущем спросить, как зовут эту самую знакомую и чем она занимается, потому что Букарев действительно ни черта не разбирался в женщинах и не мог найти к ним индивидуального подхода. Вообще у Егора был припасен на этот счет самый универсальный совет, другая тема, что Букарев в принципе не сможет и не захочет им воспользоваться.

– … заявила на этот же вопрос, что…

– Что они сами никогда не знают, чего им нужно. Андрюх, ну это детский сад, штаны на лямках. Ты сколько раз в эту кучу уже наступал? Забей. Пей пиво лучше.

Ахмелюк поставил перед ним еще банку «Толстяка».

– Ну так вот, – продолжил раскрасневшийся собеседник, двумя глотками осушив еще полбанки, – почему так?

– Что почему?

– Почему они сами разобраться не могут, чего им надо? Говорят, что ищут то – то оказывается в френдзоне1 и слушает, как ее посылает это.