Что подразумевал под «донором» Кулёк тоже было вполне себе очевидным. Он ждал мою реакцию. Пока на двусмысленностях ещё можно было спрыгнуть с темы. Хотя, скорее всего, уже нет.

Я как можно циничнее усмехнулся и спросил:

— Похоже, время от времени я уже… косвенно занимаюсь именно тем, про что ты говоришь? А не только хэдхантерством… в некоторых его проявлениях?

— Возможно, — пожал плечами Кулёк. – Я не интересовался. Ты же не один. Знаешь, сколько в России за год пропадает людей?

— Много?

— Назови, как ты считаешь, сколько? На твой взгляд?

— Тысяча? Две? Пять?

Кулёк невесело покачал головой: нет.

— Десять?

Кулёк молчал.

— Сколько?

— Только заявленных «без вести пропавшими» от ста пятидесяти тысяч и выше. В год. По одной только России. Не считая тех, кто не попадает в эту статистику. Кого не разыскивают вообще. Кто как бы где-то работает, куда-то уехал. Неграждане. Много же и таких. Человек ищет счастья, места под солнцем – это нормально. Только его никто не ищет – кому это надо?

Я молчал. Лицо мое было непроницаемым. Кульницкий продолжил давить, очевидно ожидая реакции:

— Это население совсем немаленького города. Который опустел полностью. Каждый год по городу. Как тебе?

— Они все…

Кулёк быстро перебил меня:

— Стоп! Не все. Даже не половина. Я не знаю. Понятия не имею. Я просто ставлю тебя в известность.

— Но как? Почему никто не чешется?

— Не задавай глупых вопросов и мне не придется выдумывать на них ответы. Тебе не по барабану, Руся? Ау?

— А я ведь тоже уже не Руслан, Неборя.

— Ну не Людмила же. Ха-ха, — скривил физиономию Кульницкий. — Да в курсе я, как ты понимаешь! Повысили же тебя.

«Везде повысили, Кулёк» — зло подумал я, вспоминая закрытый приказ.

— Вот ты хочешь, чтобы после твоей смерти твои органы послужили кому-то еще? Тому, кто в них нуждается, стоит в листе ожидания?

— Не знаю,— ответил я. — Наверное, нет.

— У нас в стране у трупа органы могут быть изъяты в любом количестве, в любых объемах. Без решения родственников, — торжественно и пьяно заявил Кулёк. — По умолчанию. Называется «презумпция согласия».

— А если я этого не хочу?

— Вот тогда ты должен заранее… Заранее, понял?.. Официально заявить о своем несогласии на посмертное донорство.

— Кому? – изумился я.

— Мне! – засмеялся Кулёк. – Вот в Америке – там, наоборот. Если есть пометка о разрешении на трансплантологию твоей требухи… в тех же водительских правах, то тебя разберут. Если нет такой записи – то сожгут целиком. Вот так! Чувствуешь разницу?

— Да. И везде так?

— Везде по-разному. В Азии, на Востоке, в Японии проще у живого человека почку купить, или глаз или…ну ты понял. Чем рисковать потрошить мертвого. Религия и не только. А спрос-то бешеный! С той же донорской почкой жить гораздо комфортнее, чем не вылезать из диализных центров. И в целом, даже с учетом стоимости операции, лечения и реабилитации, это всё выходит дешевле. При одном «но»!

— Почка должна достаться недорого?

— Не только. Даже и не столько. Главное, попасть в нормально двигающийся лист ожидания, белый или чёрный.

— А мы, я так понимаю, поставляем материал для чёрного?

— Мы занимаемся поставками. А какую бирку наклеят на контейнер с запчастью — уже не важно. В той же Европе, в белых клиниках, половину операций проводят роботы. Туда привозят, скажем, неизвестного донора с мозговой смертью… Знаешь, что это такое?

— Не «что», а «кто» наверное? Не знаю.

— Уже «что» — это пациент с кровоизлиянием в мозг, например, с тяжёлой черепно-мозговой травмой. Понимаешь? Тело ещё может некоторое время продержаться на аппаратах искусственного поддержания жизни, но человек формально уже мертв. «Функция мозга необратимо утрачена». Всё! Готовый легальный донор.

— С тяжёлой черепно-мозговой травмой? Мда-а-а. Человек не просто смертен, он еще и внезапно смертен, как говорил какой-то классик. Причём, внезапно для него самого? – уточнил я.

— Ну вот, а ты сечёшь! — обрадовался Кулёк моему цинизму. — Человек – это всего лишь мешок с дерьмом, помнишь? Только стоит эта требуха, доставленная вовремя, огромных денег. Сердце, лёгкие, поджелудочная железа, лимфа, кровь, суставы, семенники, роговицы, волосы, кожа, печень, почки, спинной мозг, даже кишечник... Дальше перечислять?

— Не обязательно.

— Ничего, почитаешь потом. Лучше всё знать. Локусы, аллели…

— Зачем, — перебил я. – Кому это нужно. Это же ещё и небезопасно, не лучше ли втёмную?

— Там, — он показал пальцем наверх, — считают, что куратор этапа имеет право знать о работе этапов ниже занимаемого им уровня. И осознавать, что делает. Делай все по регламенту и не парься. Думаешь, почему всё так серьёзно? Это договорной матч. Это конвейер, индустрия. Мы же не только «бензоколонка».

— Мы— супермаркет?

— Скорее, уже давно чей-то склад. Ты не нагнетай: мы на этой работе всего лишь сопровождающие. ОВСВГ. Как мы тогда всего лишь возили источники смерти для неких дехкан, так и сейчас— мы всего лишь карета судьбы для некоторых смертных. Которые, заметь, не бессмертны в принципе.

— Но мы делаем их внезапно смертными, — возразил я и поправился: — Помогаем стать.

— Не говори такого никогда. Вся жизнь – это сложный комплекс обсессий и ритуалов. Так кажется? И что? Не мы принимаем решения. Мы выполняем определенную, очень специфическую работу. Оказываем непростые высокооплачиваемые услуги для непростых высокооплачивающих нас людей. Это они приговаривают, не мы. Мы даже не солдаты судьбы. Мы – взвод сопровождения. Быдло не жалко.

— А людей?

— А человека судьба за руку ведет. И если привела к нам, то так тому и быть.

— А если ошибка?

— Бывает. Редко. Пару лет назад, кстати, солдатики на последнем этапе бузу устроили. Догадались как-то. Учинили катастрофу. Убытки тогда были сумасшедшие. И досюда докатилось. У меня два куратора слетели.

«Вот вы тогда обеспокоились», — зло подумал я. Но, конечно же, промолчал.

Я часто вспоминал потом этот разговор. Я жутко нарезался тогда – подготовиться к встрече и взять противоалкогольный антидот не успел, понадеялся на остатки здоровья. Похоже зря. Что-то помнил целиком, что-то какими-то жуткими обрывками: «Составные части субъекта и объекта»… «Реципиенты, как правило, предпочитают не знать об источниках», «Тушка должна бежать своим ходом. Отключать и вывозить – это крайний случай. Вывозим не мы, а другие. А мы получим всего ничего. Затраты не отобьём. Бывает и такое»… «Взятие проб – отдельная тема. Кто-то думает, что его инопланетяне похищали. А кого-то и выпускать после… этого… нельзя»…«Сейчас проще – подарили медицинским центрам те же заряженные беспроводные мыши да клавиатуры, вот тебе и доступ к персональным медицинским данным»…«Если экземпляр интересный, то можно немного, и потерять в бонусах»… «Я даже предположить боюсь, чем стану заниматься на следующем уровне…»

Наша последняя встреча продлилась недолго.

— Эх, Руся, Руся! Иногда кто-то старательно толкает тачки с кирпичами, думая, что выполняет какое-то важное задание. Что это маска, роль. Считает, что ведёт собственную игру …

Я вздрогнул тогда. Открыл глаза.

— А на самом деле… он из года в год, — горько продолжил Кулёк, — всего лишь толкает чужие тачки с чужими кирпичами.

Она выбежала прямо под колёса. Шварц ударил по тормозам, хорошо скорость черепашья и сзади никого не было. Джип заглох, завёлся не сразу. Чертово русское топливо! Девушка в зеленой куртке на секунду задержала на Шварце взгляд и скрылась за углом пятиэтажки напротив. Лицо её показалось неуловимо знакомым.

Вдруг где-то неподалёку тяжело ухнуло. Через мгновение с той стороны, откуда выбежала эта голубоглазая дикарка, в просветы между домами пришла тугая взрывная волна. Джип ощутимо тряхнуло. На плотно припаркованных автомобилях заорала сигнализация, зазвенели стекла. Отъезжая, Шварц заметил в зеркале заднего вида двух выбежавших на середину узкой улицы полицейских. Остановились. Машут руками. Спорят? Побежали назад к месту взрыва. Повезло девахе! И тут Шварц вспомнил, где видел ее раньше.